Лев Ющенко - Командир

И вообще трудно было распознать в Сорокине того юнца с розовым лицом и синими глазами, молчаливо влюбленного в Надю.

Жена о чем-то спросила, и он с готовностью обернулся к ней, — лишь бы не встретить взгляд человека, которого избегал много лет.

Да, они не виделись очень давно. И конечно, Сорокин и сейчас не хотел бы встречаться с Егоровым даже взглядом и вспоминать тот день и все, что было потом.

Когда в тот день Егорова привезли на аэродром, он знал уже и о гибели Цыганка, и о том, что сержант Сорокин остался жив и здоров.

Сразу же Егорову сказали, что его ждет полковник Самойлов. Егоров снял комбинезон, от которого пахло дымом, умылся, смыл с лица копоть. Лицо еще не остыло от жара горящей машины. Он жадно пил воду прямо из крана. И, помнится, почему-то подумал тогда, что сегодня суббота и уже вечер, а они с Сорокиным не встретили на станции Надю. Потом все так же машинально он застегнул гимнастерку, подтянул ремень и пошел в кабинет к Самойлову.

Полковник был не один. У самой двери на краешке стула жался Сорокин. С каким-то недоумением он смотрел на Егорова, когда тот вошел, — будто вообще не ожидал этой встречи. И в синих, рязанских, наивных глазах бывшего друга Егоров увидел вдруг нечто новое — холодноватую, глухую усмешку.

А полковник уже встал навстречу Егорову и, подойдя, тоже посмотрел в глаза так, будто видел впервые.

— Жаль, если я ошибся в тебе, — сказал он с горечью, помолчав.

Егоров не понял ни смысла, ни тона его слов. Но дисциплина предписывала ему стоять «смирно» и ни о чем не спрашивать. Он стоял и молчал. Наверно, это и взорвало полковника.

— Причина пожара? Ну! — Глаза у него стали злые и острые.

— Точно не знаю. Все записи были у командира.

— Его уже нет! И не ссылайтесь на мертвых! Я вас спрашиваю, старший лейтенант! Почему не радировали о причине аварии?

— Не было связи.

— А вот он говорит — была связь! — Полковник резко обернулся к Сорокину, и сержант сразу вскочил и вытянулся, теребя свою синюю форменную пилотку.

Егоров пожал плечами:

— Он что-то путает.

— Путает? — Самойлов опять пристально посмотрел в глаза, и Егорову снова стало не по себе, хотя он знал, что говорит правду. — А кто из вас первым покинул машину?

— Сержант Сорокин.

— По вашему приказу?

— Нет. Вероятно, решил, что пилоты погибли и машина уже неуправляема.

— Струсил? Тогда ему дорога в трибунал.

— Не знаю.

— Так... А потом прыгнули вы?

— Да. По приказу командира. Сержант в это время был уже на земле. — Егоров взглянул на Сорокина: — Спросите у него, он подтвердит.

— В том-то и дело, что он не подтверждает, — сказал неохотно полковник и взял со стола исписанный лист бумаги. — Вот, читайте.

Это был рапорт сержанта о том, как возник пожар и как до последней возможности он, Сорокин, держал связь с землей, и как второй пилот, Егоров, приказал ему прыгать. И как он, Сорокин, ничего не зная о командире, не решался покинуть машину, пока не увидел, что старший лейтенант Егоров С.И. выбросился на парашюте; и только тогда, вслед за ним, покинул машину. И что по его, Сорокина, мнению, старший лейтенант Егоров С.И. по трусости или умышленно оставил в кабине потерявшего сознание командира и тем способствовал гибели капитана Цыганка Василия Ивановича, а также гибели опытного образца машины.

И все это было написано без помарок, твердой рукой, четкими, хотя и мелкими буквами, и прямые строчки плотно лежали одна на другой, как хорошо подогнанные пластинки. Это писал человек, понимающий, на что он идет: он даже оставил себе лазейку для отступления — забыл расписаться под рапортом. Не так уж наивно он видел мир своими синими, наивными глазами.

Усмехнувшись, Егоров положил бумагу на стол:

— Послушай, сержант, а ты забыл поставить тут свою подпись.

Самойлов хмуро заглянул в рапорт.

— В самом деле. Сержант, подойдите сюда.

Сержант подошел. Его вытянутая и прижатая к телу рука держала пилотку.

- Вам следует тут расписаться, — сухо сказал полковник.

Рука сержанта смяла пилотку в комок. Он взял со стола свой рапорт и стал читать, шевеля губами, вернее, делая вид, что читает. Было очень тихо. Часы в углу кабинета гулко ударили один раз.

— Или вы передумали? — помедлив, спросил полковник.

Рука сержанта разжалась, пилотка упала к ногам. Схватив перо, он расписался поспешно, подумал секунду и уже спокойнее вывел на рапорте дату.

— Гнида! — усмехнулся Егоров.

— Лейтенант, помолчите! — устало, без зла оборвал Самойлов. — А вы свободны, сержант.

Сорокин нагнулся и поднял пилотку. Он был бледен. Потом четко повернулся и вышел.

Когда дверь за ним закрылась, полковник сказал:

— Ну, докладывай.

Рассказ Егорова был долгим, и для него очень трудным. И не потому только, что Сорокин уже нанес удар и теперь приходилось как бы оправдываться. Скорее, потому, что для себя самого Егоров хотел понять степень своей вины перед мертвым другом.

— Да, он погиб, а ты жив, — хмуро сказал Самойлов. — Это непоправимо. Ты сам летчик, и ты знаешь наши законы. Никто не спросит тебя, почему ты оставил в беде своего командира. Но об этом подумают многие. Даже твои друзья. Особенно друзья Цыганка. К тому же единственный свидетель — против тебя. Дело серьезней, чем тебе кажется. Я уже получил приказ отстранить тебя от полетов. А верю ли я тебе? — Он помолчал. — Тебе верю. И за тебя буду драться. Вот так. А теперь иди.

Из кабинета Егоров медленно шел по безлюдному коридору. В окнах виднелись огни летного поля. Часовой в подъезде проверил его пропуск и козырнул.

От проходной до поселка было недалеко. На шоссе горели фонари. Зеленая листва тополей светилась. Была душная ночь.

Егоров свернул на свою улицу. Вдали, на углу, под часами, стояли двое — парень и девушка. Подойдя, он внезапно узнал Надю и Сорокина.

Помнится, он сразу подумал, что сержант не зря добился свидания в поздний час. Невольно он замедлил шаги. Он еще надеялся, что сержант сказал Наде правду. Но вот совсем близко, в свете фонаря, Егоров увидел ее лицо и все понял... А он так привык встречать в этих глазах мягкость и затаенную ласку. «Ты слишком добра, — говорил он ей. — Какой из тебя юрист!» — «А ты знаешь, — смеялась она, — как по-чешски называется министерство юстиции? Министерство справедливости. Я буду работником справедливости».

И, помнится, он чуть было не ударил Сорокина — прямо в его синие, наивные, холодновато-скользкие глаза. Но что-то тогда остановило его, кажется, слова Нади.

— Мое счастье, — тихо, почти шепотом сказала она, — что я не связала жизнь с таким трусом и шкурником.

Наверное, она еще не знала тогда, что у нее будет ребенок и что жизнь их уже связана навсегда.

А он понял, что никакие его слова сейчас ничего не изменят. Он подумал только, что впереди еще будет время ей все доказать, — не знал, что после этой ночи они увидятся снова спустя много лет.

Он не ударил Сорокина и ни слова не сказал Наде. Но, уходя от них, оглянулся и опять увидел ее глаза, и услышал:

— Как ты мог!..

И хотя с той ночи минуло много лет, до сих пор он слышит тот крик: «Как ты мог!»

Он распахнул дверь кабины и в упор посмотрел на Сорокиных. Конечно, бывший сержант не заметил своего бывшего старшего лейтенанта. Но Надя, подняв глаза, узнала Егорова.

Первый раз за многие годы они снова были втроем, — как в ту далекую ночь на пустынной улице. И в глазах Нади снова вспыхнул так и не угасший отблеск той ночи, и Егоров понял, что для нее годы не изменили почти ничего.

Он подошел и поздоровался. Сорокин был приятно удивлен. Даже улыбнулся своей холодноватой, едва ощутимой, скользящей улыбкой, знакомой Егорову. А Надя, не таясь, ответила сдержанно.

— В Москву? — спросил он.

— Нет, на юг, в отпуск, — ответила Надя. — В Москве будем один день, заедем к маме.

— Она все там живет?

— Да, все там, — неохотно сказала Надя: Егоров неосторожно коснулся их прошлого.

Он понял это и, меняя тему, сказал, что на юге погода отличная, что недавно летал в Адлер, отдыхающих там полно, разгар сезона.

А сам видел украдкой, что сын, Алеша, разглядывает значки пилота-миллионера на его пиджаке.

— Мой отец тоже был летчиком, — сказал он.

И Егоров вспомнил, как эту же фразу сын сказал в их первую встречу; и опять вспомнился тот осенний дождливый вечер, и грустный мальчик, и старая фотография с обломанным уголком.

Но вот что задело Егорова: те же слова Алеша произнес теперь как-то легко и небрежно.

А мать сразу перебила его:

— Алеша, ты задерживаешь товарища.

— Ничего, — ответил Егоров. — Может, он сам будет летчиком.

Алеша, подумав, спросил:

— А это трудно?

— Можешь увидеть сам.

— Я видел только в кино.

— Ну, идем, покажу.

Сын смотрел недоверчиво.

— Ты будешь там мешать, — быстро сказала Надя.