Александр Чаковский - Год жизни

— Тот слабый участок тянулся метров на пятнадцать. Если он только в своих границах обрушился, то метров пятнадцать и нужно считать.

— А может, больше?

— Всякое бывает, — уклонился от ответа Трифонов.

— Но… но что же дальше?!

Трифонов сказал, осуждая меня самим тоном своих слов:

— Копать будем. Лопаты, совки… Да и на той стороне ждать не станут, пока мы задохнемся. Откопают. Дело обычное, горняцкое.

— Ну, пойдем к людям, — неуверенно проговорил я.

И тогда Трифонов притянул меня к себе и сказал:

— Вот чего, парень, не забывай: ты — начальник. Люди на тебя смотрят. Держись, если горняцкую профессию себе выбрал.

Я помолчал немного, потом сказал:

— Хорошо. Спасибо, Павел Харитонович. Пошли.

Когда мы вернулись к забою, люди по-прежнему безмолвно сидели у стены. Я зажег лампу и осветил их лица.

Первым с краю сидел откатчик Авилов. Он был явно испуган, губы его полураскрылись, он с надеждой смотрел мне в рот. Рядом с ним — Нестеров, один из двух бурильщиков, с которыми я встретился, впервые приехав на участок. Лицо его было сумрачно. Видимо, он ничего хорошего не ждал от меня. Всем своим видом он говорил: «Чего том утешать, дело ясное — завалило. Не первый год в горе, понимаем».

Немного поодаль, прижавшись спиной к стене, стояла Светлана.

Я быстро скользнул по ее лицу лучом лампочки и успел заметить только широко раскрытые ее глаза. Дальше сидели у стены два бурильщика, откатчики и сигналист.

— Ну что ж, товарищи, — с преувеличенной бодростью проговорил я, — можно размяться. Предстоит работенка. Этот чертов участок в конце концов подгадил. Крепи не выдержали. Произошел небольшой… обвал.

Я говорил медленно, нанизывая одну фразу на другую, желая отодвинуть как можно дальше это роковое для каждого горняка слово: «обвал». Когда я все же произнес это слово, Светлана чуть слышно вскрикнула.

— Нам предстоит, товарищи, — продолжал я, сделав вид, что не расслышал вскрика, — пробить новый маленький туннель в стене обвала. Нас, конечно, откопают много раньше, чем мы это сделаем. Но не будем сидеть сложа руки.

Мы гуськом пошли к месту обвала. Каждый подсчитывал про себя, сколько времени понадобится там, на воле, чтобы расчистить завал. С момента катастрофы прошло уже не меньше получаса. Наверняка уже вызван отряд горноспасателей. Работы, конечно, разворачиваются на полный ход…

Ход моих мыслей нарушило прикосновение руки и громкий шепот Светланы:

— Андрей… Это конец?

— Не говори ерунды, Светлана! Все будет в полном порядке, — резко ответил я.

Она замолчала.

Люди подошли к завалу.

— Стоп! — скомандовал я. — Четверо из нас — я, Трифонов, Нестеров и Авилов — возьмут лопаты и совки и начнут работу. Мы будем прокладывать узкую штольню в завале. Остальные смотрят крепления, и там, где порода вполне надежна, подпилят их. Дерево понадобится нам, чтобы крепить проход.

Через час, работая лопатами и совками, мы прошли в стене обвала сорок сантиметров. Я тут же прикинул, что, продвигаясь такими темпами, мы пройдем за сутки метров семь с половиной. Таким образом, если предположить, что завалено пятнадцать — двадцать метров штольни, то нам потребуется более двух суток. Разумеется, если не принимать во внимание, что с той стороны пробиваются к нам товарищи. Значит, положение не такое уж страшное.

Однако оно оказалось страшнее, чем я предполагал. Во первых, работать приходилось медленно и осторожно, потому что в запале могли обнаружиться невзорвавшиеся патроны. Во-вторых, для обеих групп — первой и той, что заготовляла крепления, — был необходим свет. Пришлось включить все лампы, и через восемь часов, когда окончился срок действия аккумуляторов, они погасли. И, наконец, мы начали ощущать недостаток кислорода.

Как ни странно, в те минуты я совершенно забыл об этой опасности. Когда мне стало трудно дышать и в висках застучало, я даже не обратил на это внимания.

Угрозу удушья я понял только после того, как шум работы стал затихать и рабочие один за другим выпускали лопаты из рук. Скоро стало совсем тихо, слышалось только частое и шумное дыхание людей.

Да, работу следовало прекратить немедленно. В работе человеку кислорода нужно больше, чем в бездействии. Это было ужасно, это было отвратительно знать: для того чтобы выжить, надо напряженно работать, а вместе с тем работать нельзя, невозможно…

И вот, пройдя за восемь часов немного больше трех метров завала, мы были вынуждены сложить оружие и в темноте, ощупью, вернуться на то место, на котором впервые услышали грохот обрушившейся породы.

Все молчали.

Только не упасть духом, не растеряться, не показать людям, как я волнуюсь!.. С большим трудом мне удалось взять себя в руки.

— Товарищи, — сказал я, — придется ждать. Надо экономить силы. Может быть, отдохнув, мы сможем продолжать работу. Я уж не говорю, что за это время нас, возможно, откопают. А пока будем отдыхать… Старайтесь меньше разговаривать и двигаться.

Снова наступила тишина. Только сжатый воздух шипел где-то по-прежнему. Но вдруг и шипение прекратилось.

— Что это?! — тревожно воскликнула Светлана. — Вы слышите? Еще обвал… Он перебил и этот шланг…

— Нет, — громко сказал я, — это снаружи выключили компрессор, хотят как-нибудь дать знать, что о нас помнят.

Я оказался прав. Через минуту шипение послышалось снова и потом несколько раз прекращалось и возобновлялось через ровные промежутки.

Я сидел с Трифоновым вплотную, касаясь его тела. И это ощущение близости с Павлом Харитоновичем помогало мне сохранять хотя бы внешнее спокойствие.

— Послушай, — тихо проговорил Трифонов, — что это за история с пьянкой, о которой заявил Крамов?

Вопрос его был столь неожиданным в этой обстановке, что я вздрогнул. После собрания прошли сутки, и мы провели их в напряженном труде, в тревоге. Не было времени поговорить обо всем, что произошло на собрании.

Задай мне этот вопрос Трифонов там, на воле, мне стало бы стыдно. Но теперь его слова даже обрадовали меня — они возвращали к естественной, обычной жизни.

Я вполголоса рассказал ему, как попал в «шайбу» и как оказался у Крамова.

— Почему ж ты не объяснил это на собрании? — спросил Трифонов.

Я пожал плечами.

— Как? Что я мог объяснить? Ведь факт то имел место?

— Вот что, — сказал Павел Харитонович, поезжай завтра в обком к Баулину. Он тебя хорошо помнит. Расскажи о всех своих сомнениях насчет этого Крамова.

— Завтра?! — воскликнула вдруг Светлана и повторила с горькой усмешкой: — Завтра?!

— Ну, послезавтра, — спокойно ответил Трифонов.

Дышать становилось все труднее. В висках стучало, появился звон в ушах. Мне ничего не хотелось — ни говорить, ни двигаться. Губы мои пересохли. С большим трудом я повернулся и прикоснулся лбом к холодной и влажной стене штольни. И в этот момент услышал срывающийся шепот Светланы:

— Андрей, мне плохо…

— Светлана, милая, потерпи, — также шепотом ответил я. — Скоро нас обязательно откопают…

— Может быть… но мы уже будем мертвы.

— Тш-ш!.. Не смей так говорить, — чуть повышая голос, сказал я. — Как тебе не стыдно! Я уверен, с той стороны прошли уже не меньше половины завала.

— Ты уверен, ты уверен! — горько повторила Светлана.

Она помолчала немного.

— Андрей, мне нечем дышать, — снова услышал я ее шепот.

Я понимал, что ей очень худо. Она не просто боялась, не просто была растерянна, — ей действительно было очень трудно дышать.

— Светлана, родная, потерпи! — просящим тоном, торопливо сказал я. — Ты привыкнешь — и сразу станет лучше…

— Нет, Андрей, нет, мы не выйдем отсюда, я знаю…

— Инженер Одинцова, перестаньте говорить глупости! — неожиданно для самого себя в полный голос оборвал я ее.

Светлана замолчала.

Где-то мерно и тяжело капала вода.

— Вот что, — внезапно громко заявил Трифонов, — надо работать!

— Мышиная возня! — отозвалась Светлана. — Совками и лопатами пройти многометровый обвал? Или нас откопают, или все мы…

— Бросьте! — грубо оборвал ее бурильщик Нестеров. — Вы, барышня, не поп, и хоронить нас рано. Пошли!

Он встал, взял лопату и медленно пошел, волоча ее за собой. Поднялись и остальные. Только Светлана и откатчик Авилов не шевельнулись.

Я встал, подошел к Авилову и осветил его едва горящей лампочкой. Парень тяжело дышал. Губы покрылись белым налетом. На лице выступил пот.

— Авилов, послушай, — сказал я, наклоняясь к нему, — постарайся встать. Надо идти, работать надо, пробиваться отсюда.

— Не выйдем, — точно выдыхая слова, произнес он.

— Выйдем! Я тебе говорю, выйдем! Разве я когда-нибудь обманывал тебя? Не слушай Одинцову, мы выйдем! Нам всем надо выйти, всех нас ждут важные дела. Чтобы вот так, без боя, сдаться?! Вставай…