Александр Чаковский - Год жизни
Я поднял голову и спросил:
— Светлана, это правда?
— Наверное, правда, Андрей, — тихо ответила она. — Как бы я была счастлива, как радостно было бы мне жить, как любила бы я себя, если бы это было неправдой!
— Да! — закричал я. — Это неправда! Я понял, вот сейчас понял, что все это неправда! Светлана, ты же клевещешь на себя! Это он, он хочет подавить, принизить тебя!
Светлана печально покачала головой.
— Хорошо, — сказал я. — В таком случае у меня к тебе вопрос. Только одни вопрос. Ты любишь Крамова?
Губы Светланы искривились, она чуть приподняла руку, точно защищаясь от меня.
— Вот что, Андрей, — громко проговорил Крамов, — пора прекратить эту мелодраму. Вы, романтики-человеколюбы, делаетесь самыми жестокими людьми, если вам что-нибудь не по нраву. Я не такой уж альтруист, но считаю, что женщин надо щадить.
Он подошел ко мне.
— Надо уточнить отношения, Арефьев. Принимая во внимание все происходящее, я полагаю, что в дальнейшем вы воздержитесь от кавалерийских наскоков на мою скромную персону, по крайней мере публично. При сложившейся ситуации это будет… уж очень неразумно с вашей стороны. Жестоко по отношению к Светлане Алексеевне и не на пользу вам самому. Полагаю, вы меня понимаете. Итак, договорились?
— Как я презираю вас, Крамов! — сказал я. — Вот вы стоите сейчас передо мной, а я не вижу вас, я вижу только ваше лицемерие, жестокость, трусость…
— Мальчишка!
— Нет, Крамов, нет! Я уже не мальчишка. Я уже не буду пытаться перекричать водопад. Я знаю, с кем и какими средствами надо бороться.
— Вы хотите сказать, что не принимаете моего предложения?
Я подошел к двери и сказал:
— Вон отсюда!
Крамов улыбнулся.
— Насколько я понимаю, — процедил он, — это не ваша комната. Вы тоже прогоняете меня, Светлана Алексеевна?
Светлана с ненавистью посмотрела на Крамова и вдруг, подбежав ко мне, обняла с отчаянием и силой.
— Это все неправда, неправда, Андрей, милый! — зашептала она. — Прогони его, прогони сейчас же! Я люблю тебя, только тебя. Не верь моим словам, не верь ничему, я хочу быть только с тобой…
Я с трудом разжал ее руки и в упор посмотрел в глаза Крамову.
Он передернул плечами, сделал шаг к двери, остановился, затем махнул рукой и вышел.
Проходя в дверь, он ссутулился и как-то пугливо покосился на меня, точно боялся, что я его ударю.
15
На другой день по участку пронеслась тревожная весть. Неожиданно возросло давление породы на деревянные крепления. Видимо, проходчики подошли к участку очень слабых, разрушенных горных пород.
Я и Светлана находились в конторе, когда встревоженный Агафонов принес это известие.
Через несколько минут мы уже были у входа в туннель. До забоя надо было идти более полукилометра. Под ногами хлюпала просачивающаяся вода, которую не успевали откачивать насосы. Мы продвигались, инстинктивно пригибая головы, чтобы не задеть за протянутый на двухметровой высоте троллейный провод высокого напряжения. Недавно была произведена отпалка, вентиляторы продували забои, до нас доносился острый и пряный запах взрывных газов. Время от времени мы прижимались к влажной стене туннеля, пропуская вагонетки, движущиеся к забою.
Наконец мы достигли забоя. Там уже стоял Трифонов и, подняв свою лампочку, осматривал обнажившуюся после взрыва породу.
Да, положение было тревожным. Крепильщики уже торопливо подпирали свод туннеля деревянными балками.
День выдался напряженный. Все наши текущие дела отошли на задний план.
Ночь прошла спокойно. Под утро очередная отпалка установила, что опасный участок уже пройден. Бурильщики снова вступили в полосу надежных скальных пород. Очередную смену приняла Светлана, которую я предупредил, чтобы она особенно следила за уже пройденным и хорошо закрепленным участком.
Стало известно, что и на западном участке возникли серьезные трудности. При проходке показалась вода, напор которой по мере продвижения вперед все возрастал.
Ясно: где-то впереди находится подземный резервуар, «аккумулятор» воды, который при очередной отпалке может вскрыться — и тогда вода хлынет в штольню.
Прошли сутки. За это время наш участок продвинулся от опасного места метров на двенадцать. К одиннадцати часам вечера я пошел в забой принимать от Светланы смену. В штольне как будто все было в порядке. Метрах в двухстах от забоя бурильщики обуривали верхнюю часть туннеля, расширяя его на полное сечение, соответствующее габаритам поезда, которому в недалеком будущем предстояло пройти туннель.
Когда Светлана уже собиралась уходить, сигналист предупредил, что сейчас будут производить отпалку. Светлане пришлось задержаться. Бурильщики в забое, как полагается, прекратили работу, все встали к стене штольни — обычная мера предосторожности при взрывах.
Через несколько минут раздался первый взрыв, затем второй, третий… Машинально, уже по привычке, мы считали взрывы.
И вдруг после очередного взрыва все услышали вместо похожего на течение воды шуршания скатывающейся породы необычно резкий, нарастающий шум. Свет погас. В темноте раздалось шипение сжатого воздуха. И снова взрывы — теперь уже почему-то глухие, далекие.
Наконец все смолкло. Наступила непривычная, тяжелая, гнетущая тишина. Только шипел воздух. Несколько секунд мы стояли не двигаясь, прижавшись к влажной, ребристой стене штольни. Шахтерские лампочки не были включены, раньше горело электричество. Теперь все включили их. Слабый свет лампочек едва пробивал еще не осевшую бурильную пыль.
— Спокойно, товарищи, негромко проговорил я. — Ничего страшного не произошло. Просто взрывом перебило шланги. Слышите, как шипит воздух? Я сейчас пойду и все выясню.
— Нельзя ходить, товарищ начальник, — с плохо скрытым волнением возразил сигналист.
— Почему?
— Пятьдесят шнуров заложено. А взрывов было только сорок шесть. Я точно считал.
Он был прав. Идти было нельзя. В томительном, напряженном ожидании прошло еще минут пятнадцать. Новых взрывов не последовало.
Светлана стояла рядом со мной, прижавшись к стенке. Когда раздался грохот, шипение воздуха и погас свет, она схватила меня за руку и крепко ее сжала. Только сейчас я почувствовал, что Светлана продолжает держать мою руку.
— Успокойся, — сказал я, — ничего страшного случиться не могло.
Она ничего не ответила.
Я приказал погасить лампы, и люди сразу поняли смысл моих слов: на всякий случай надо было экономить аккумуляторы. Теперь горела только моя лампа. Она почти не рассеивала сгустившуюся тьму.
— Я пойду проворю, в чем дело, — снова заявил я. — Товарищ Трифонов пойдет со мной. Остальным сидеть у стены.
Мы двинулись к выходу. Я то гасил, то зажигал лампочку, экономя энергию. Мы шли молча в темноте и, чтобы не сбиться с пути, старались касаться ногой одного из рельсов. Наткнулись на погрузочную машину и ощупью обошли ее.
Вскоре я налетел на новое препятствие, нагнулся, чтобы убедиться, что не свернул в сторону, и нащупал рельс.
— Зажгите свет, — сказал я, повертывая выключатель своей лампы.
Трифонов тоже зажег лампу. Перед нами была стена. На мгновение сердце мое сжалось.
Мы стали обшаривать наклонную стену, раздирая себе колени об острые камни. Просвета не было. Стена оказалась сплошной. Произошел обвал. Мы, находившиеся в штольне, были отрезаны от выхода.
Я и Трифонов, не сказав друг другу ни слова, внимательно осмотрели стены участка, на котором произошел обвал. Это был тот самый опасный участок слабых пород, который причинил всем нам столько беспокойства. Очевидно, крепи не выдержали сотрясения от производимых по соседству взрывов и сдали. Разбитые столбы кое-где торчали в груде осыпавшейся породы.
Мы двинулись обратно. Пройдя метров пятьдесят, я остановился. Мы потушили свои лампочки.
— Обвал, — сказал я.
— Завалило, — спокойно согласился Трифонов.
Сердце мое колотилось, я чувствовал, что если буду говорить, то не справлюсь со своим волнением.
— Вот проклятая порода, — точно угадав мое состояние, сказал Трифонов. — То крепь, то вата.
— Как вы думаете, — негромко спросил я, — большой обвал?
— Тот слабый участок тянулся метров на пятнадцать. Если он только в своих границах обрушился, то метров пятнадцать и нужно считать.
— А может, больше?
— Всякое бывает, — уклонился от ответа Трифонов.
— Но… но что же дальше?!
Трифонов сказал, осуждая меня самим тоном своих слов:
— Копать будем. Лопаты, совки… Да и на той стороне ждать не станут, пока мы задохнемся. Откопают. Дело обычное, горняцкое.
— Ну, пойдем к людям, — неуверенно проговорил я.
И тогда Трифонов притянул меня к себе и сказал:
— Вот чего, парень, не забывай: ты — начальник. Люди на тебя смотрят. Держись, если горняцкую профессию себе выбрал.
