Михаил Жестев - Татьяна Тарханова
— Вот сволочь. Сам ведь из деревни!
Чухарев его тоже увидел, узнал, весело помахал рукой. И так они приветствовали друг друга, один ругаясь, другой весело улыбаясь, пока автобус не свернул за угол и они не потеряли друг друга из виду. А кондукторша сказала Игнату:
— Гражданин, если будете выражаться, я вас милиционеру сдам. — И добавила: — Не успел из деревни в город приехать и уже наклюкался.
Игнат, совершенно отрезвевший, поспешил покинуть автобус.
Бывают такие дни в жизни человека — дни самых неожиданных событий. Вечером, когда Игнат рассказывал Лизавете о своей встрече с Тарасом, а потом с Чухаревым, хлопнула калитка, и во двор вошел с чемоданом в руках невысокий, худощавый, совершенно седой человек. Поднявшись на крыльцо, незнакомец нерешительно остановился в дверях.
— Здравствуйте, Игнат Федорович.
Игнат удивленно оглядел гостя, хотел спросить, кто такой, зачем пожаловал, но не успел, потому что какая-то сила подняла его из-за стола и бросила навстречу пришельцу. Могучими своими руками он обнял седого человека, расцеловал его и повернул к Лизавете.
— Узнаешь, Лиза? — И, не ожидая ответа, сказал: — Эх, Матвей! Эка, брат, тебя побелило.
— Война, Игнат Федорович.
— Прямо с поезда?
— Хотел в гостинице остановиться, да мест нет.
— И хорошо, что нет.
На шум из боковой комнатушки вышли Татьяна и Уля.
— Узнаешь? — Игнат обнял за плечи внучку и ее подругу и подвел их к Осипову. — А ну, угадай, кто из них Танюшка?
Матвей уверенно показал на Татьяну.
— По глазам видно... Тарханова! Здравствуй, Танечка... А ты меня помнишь?
— Нет...
Игнат снова внимательно посмотрел на гостя и сказал, словно не веря, что перед ним именно тот самый Матвей, с которым так крепко связаны были первые годы его жизни в Глинске:
— А давно ли такой был? Сколько времени прошло, а как вчера.
После чая Игнат и Матвей вышли на крыльцо. Внизу на ступеньках примостились Татьяна и Уля. Игнат положил руку на колено Матвея, поглядел на его белую голову.
— Рассказывай.
— Как-нибудь после.
— А ты давай, как отцу. — И тут же каким-то чутьем все понял, без слов, по его глазам. — Немцы?
— Дочку и жену сожгли живыми. Я партизанил, так нашелся предатель.
И прежде чем Игнат успел спросить, кто был этот предатель, Ульяна Ефремова, та самая Уля, которую все считали девушкой с сильной волей, разрыдалась.
— Улька, что с тобой? — испугалась Татьяна.
Уля вскочила с крыльца и бросилась к калитке.
Татьяна догнала ее на улице.
— Я тебя провожу.
— Не надо.
— Посидим на скамейке.
Уля присела и тихо, все еще не в силах унять слезы, сказала:
— Боже мой, сколько зла у людей.
— Фашисты разве люди?
— А те, которые предали? Как это страшно.
— Ты устала, Улька, из-за этих экзаменов. Ну, успокойся, не надо думать об этом.
— Нельзя не думать. Понимаешь, я не могу. Мне вдруг почудилось, что этим предателем мог быть мой отец.
— Какие ты глупости болтаешь.
— Тебе трудно понять меня. У тебя совсем другая семья.
— Знаю, знаю, слыхала. Отец, как ты установила, арендовал мельницу.
— Не в том дело. Все, что вокруг, ему чужое. И я чужая.
— У тебя есть брат.
— Думаешь, Федор лучше? Для отца все чужое, а для Федора все свое. Только в смысле — для себя.
— Ах, я совсем забыла, что брат у тебя трофейщик, — воскликнула Татьяна. — Привез из Германии иголки и хочет превратить их в корову? Это даже интересно. Помнишь сказку про дурака, который променял корову на иголку? А Федор умный. И хочет, чтобы иголка дала ему корову. Да плюнь ты на все это. Ну чего нам с тобой недостает? Сдадим экзамены, получим аттестаты — и прощай, Глинск! У меня даже сердце замирает. Ленинград, студенческая жизнь. Весь мир наш.
— Не много ли? Что ты будешь делать с целым миром?
— Но и ты хотела на педагогический.
— Раздумала. Я решила на керамический...
— Институт?
— Комбинат. Формовщицей. Завтра подам заявление, а после выпуска сразу начну работать.
— Я тебя не понимаю, — рассердилась Татьяна. — Это каприз.
— Я не хочу зависеть ни от отца, ни от Федора.
— Какая чепуха!
— Я не хочу, чтобы Федор имел право сказать: «Если бы не я, то не видать тебе твоего института». — И с пренебрежением добавила: — А вот и он сам, можешь полюбоваться.
По другой стороне улицы шел Федор в полувоенной форме: в сапогах, синих брюках-галифе и в пиджаке. Рядом с Федором шла в широкой гофрированной юбке и белой блузке без рукавов Вера Князева. Когда-то, до седьмого класса, она училась вместе с Татьяной и Улей, потом стала парикмахером, а из парикмахерской перекочевала на комбинат.
Татьяна была еще сердита на Улю.
— Ты хочешь быть такой же недоучкой, как Верка?
— А что значит — недоучка? Разве Князева не доучилась? Семь классов — это все, что она могла одолеть.
— Но ты не Князева. Или ты считаешь десятилетку своим потолком?
— Оставь меня в покое, Танька. Неужели ты не видишь, что мне и без тебя тошно.
— Странно все-таки, — проговорила Татьяна, уже не пытаясь больше переубедить Улю. — Странно: сколько лет мы дружили, а такие разные. Ты, может быть, добрее меня. Во всяком случае, добрее ко мне, чем я к тебе. И все-таки при всей твоей доброте есть в тебе какая-то злость. Я даже не могу понять...
— И не поймешь. Для этого надо быть на моем месте.
— Но ты объясни.
— Я тебя люблю, Танька. И больше ты мне не задавай вопросов. Ну что я тебе объясню? Ну, я такая уж есть.
— Скажи, Улька, ты когда-нибудь думала о любви? Какая она, любовь?
— Когда человек готов себя принести в жертву ради любимого, — не задумываясь, ответила Уля.
— Я знала, что ты так ответишь. Но ты неправа. Любовь — это когда ты живешь одним желанием: принести любимому счастье. Без этого нет любви!
— А Ромео и Джульетта? Ты отрицаешь самопожертвование?
— Я не отрицаю его. Но не это главное. В древние времена вместе с умершим мужем отправляли на тот свет любимую его жену. Но что-то мы не следуем их примеру. А желание принести любимому счастье будет жить вечно. К тому же самопожертвование предполагает какое-то горе, а оно тоже не вечно. Настанет же время, когда у людей не будет горя.
— Тогда я с тобой, может быть, соглашусь. А пока… Знаешь, что однажды пришло мне в голову? Пока на земле есть хоть один несчастный человек, книга о его страданиях будет нужной, жизненной книгой.
Татьяна проводила Улю и всю обратную дорогу думала то о ней — почему она решила идти работать на комбинат, — то о Федоре и его иголках, то о себе и о любви. Ей было чуть-чуть грустно, что придется ехать в Ленинград одной, и в то же время радостно. Ведь впереди ее ждет новая жизнь, неведомая, полная неожиданностей и потому такая заманчивая. И оттого, что ей было так хорошо, она прощала Уле ее каприз и казалась себе очень умной и доброй. Улька, Улька, ну что ты там выдумала! Работать формовщицей. Зачем же ты тогда училась десять лет?
В окнах дома еще горел свет. Татьяна улыбнулась. Ох, любит дед Игнат поговорить. Но едва она миновала калитку, как почувствовала, что кто-то схватил ее сзади за плечи. Слегка повернув голову, она увидела рукав военной гимнастерки.
— Кто это? — хотела вырваться и не могла. — Пустите!
— Угадай — отпущу!
Голос был незнаком. Она резко повернулась и, не зная еще, кого увидит, по какому-то наитию крикнула:
— Отец!..
Василий смотрел на дочь, и ему чудилось, что вся его трудная, страшная, наполненная смертельной опасностью жизнь только привиделась ему, что он не в Раздолье, а в Пухляках, как бывало, двадцатилетний, а перед ним не дочь, а Татьяна, его невеста Татьяна, которую еще надо высватать у кряжистого из соседней деревни мужика. Как они похожи, эти две Татьяны. И только глаза их разнят. У той, умершей, были кроткие, пугливые, а у этой — тархановские, большие, огневые, с узким разлетом, чуть не до висков.
Да, это был день самых неожиданных встреч.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Шел выпускной вечер.
Когда Татьяна поднялась на сцену, где за длинным, покрытым кумачовой скатертью столом сидели директор школы Станислав Сергеевич, педагоги и представители общественных организаций Глинска, она увидела перед собой актовый зал, заполненный незнакомыми людьми, многие из которых тоже были когда-то в десятом классе, получали аттестат зрелости и выслушивали напутствие в жизнь. Но молодость всегда остается молодостью. Она не задумывается в начале пути о его конце. Жизнь представляется ей такой, какой она ее хочет видеть.
Станислав Сергеевич протянул Татьяне аттестат, крепко пожал руку и почему-то именно перед ней вдруг заговорил о бескрайнем горизонте жизни. Ну конечно, он выделил ее, потому что преподает биологию и считает Татьяну своей лучшей ученицей. Она старалась вникнуть в смысл его слов, но этот смысл ускользал от нее. Хотя она решила стать естественником, ее будущая жизнь представлялась ей очень хорошей, но неясной, лишенной реальных очертаний.
