Васюган-река удачи - Вениамин Анисимович Колыхалов
Нарушая условия дуэли, решили обойтись без секундантов. Гаврилкины ноздри хищно раздувались. Яша старался не смотреть на соперника. Явилась запоздалая мысль: «Надо было письмо оставить. Не думал, что дело зайдет так далеко».
Стояли наизготовку с поднятыми стволами. Киномеханик Пупов не своим голосом прогорланил над водой:
— Отступишься от Лийки?! Последний раз спрашиваю.
— Ни за что!
У правого уха Якова раздался легкий свист, словно пропела синица, а потом больно клюнула в шею. Дуэлянт потрогал шею: подушечки пальцев окрасились кровью. Первый взаправдашний выстрел, выпавший по жеребьевке Гаврилке Пупову, умирал в коротком эхе. Вот и эхо оборвалось. Молодую жизнь Яши выстрел не оборвал. Он, точно родившись заново, хлебнул первый глубокий глоток морозного воздуха.
«По ногам, что ли, его, гаденыша, шарахнуть? Ведь в башку целился!»
Но ружье медленно поднималось над человеком. Ствол вырастал над ним до вершин прибрежных темных елей.
Второе эхо взметнулось, побродило, осеклось.
Абрамцев перевел взгляд с небес на воду и ужаснулся: киномеханика Пупова, недавно стоящего в обласке отличной мишенью, не было перед глазами. Перевернутая долбушка лежачим поплавком качалась в крупной шуге.
Яша быстренько сел на кормовую дощечку, приналег на весло.
Увидев купальщика целым и невредимым, гребущим к берегу изо всей силы, Яша установил его обласок днищем вниз, побуксировал за пловцом. Помог ему, растерянному, окоченевшему, забраться в обортованный легкий челн.
Гаврилкины зубы выстукивали крупную дробь: такую не всыплешь ни в один патрон.
— Ррружжжье жжаллко, ттуллкка оттлличчная.
Костер на берегу излечил Попова от заикания.
— Жду твоего выстрела, тело так затрясло — обласок раскачался. Черпанул одним бортом, другим… Позволишь — свидетелем в загсе буду…
— Сви-де-тель! — Абрамцев обиженно высморкался на кучу принесенного хвороста. — Шею продырявил. Пощупай вот.
— Что-то катается под кожей. Неужто дробина? Ей-богу, влево от тебя стрелял… не целя…
— Не целя! — передразнил соперник. — У тебя, наверно, поджилки начали трястись еще до твоего выстрела. По-е-дин-щик!
— Так, вишь, Яша, дело незнакомое, страшное. Читаешь в книгах — там все просто. Зарядил пистолеты. Разрядил. Кто-то бац со скалы… Последнего момента ждал. Надеялся — сдрейфишь… Да и Лийка-стерва того не стоит, чтобы из-за нее на дно Томи нырять. Говорят, она в Томске с каким-то летчиком снюхалась…
— Заткнись! Не трепи ее имя! Не то я тебе заместо дроби пулю всажу туда, откуда ноги растут…
Долго не знали в поселке про ружейный поединок.
— Ну не дураки ли?! — осудила обоих девушка. — Никто мне из вас не нужен.
Но через год стал нужен Яшенька Абрамцев — балда, сорви-голова, дуэлянт и… любимый человек.
6
Натруженная самоходка-теплоходка из обского разлива вошла в васюганский. Третью по счету реку сечет винт. До конца пути еще далеко. И здесь механизм природы включен на полную мощь: везде майское разгулье воды, залитые луга, закустаренные островки. Бредут не перебредут плескучую ширь деревянные столбы, металлические опоры, согбенные осокори. Разбежались по скрытым сорам — пойменным заливам — гибкие тальники, переживающие веселую пору сокоброда. Под силой течения лихорадочно трясутся ивы, просительно кивают владычице-воде.
Незадачливые речники, по ошибке упустив из-под днища фарватер, заводят судно на мелководье. Кукуют на мели, переживают стыдобушку оттого, что заблудились во чистом море, доверились запоздалому огоньку, горящему на возвышении в чьей-то крайней деревенской избе. Надо много попыхтеть судну-спасителю, вызволяющему Неудачника из открытого плена подвернувшейся мели.
Васюган весь перед речниками — открытый, широкий, с петлястым ходом фарватерной глубины. Множество росчерков сделала по весенним водинам наша самоходка, но ни разу не запнулась о мель, не ославила капитана.
В холодном росплеске волн, в ровном шуме дизеля слышим неотвязный мотив: вперед, вперед, вперед.
Там, где Васюган, уговоренный берегами, сужается до своих пределов, он тих, услужлив, задумчив. Высокие лесистые увалы коренного берега чередуются с травянисто-кустарниковыми понижениями, моховыми болотами, куда вползают отвилины бесчисленных ручьев. Оползневые скосы крутобережья сплошь усеяны «пьяным лесом» — поваленным вкривь и вкось, растущим наклонно к воде или совсем утопившим в ней кудлатые макушки.
Живучие, потемнелые снега, глыбы льда, оставленные недавно раскрепощенной рекой после нашествия вод, унылый темный коряжник, крепкие строевые бревна, походя прихваченные половодьем у лесорубов, встречаются нами повсеместно,
Забираемся ближе к верховью: скатываемся с водяной пологой горки. Берега выше. Васюган уже. Трава по берегам хилая, низкорослая, словно ее вытоптали и выщипали стада коров. Вербняк успел распушиться. Покрытый зелено-серым пушком, напоминает легкую, красивую дымку. Краснопрутник набрал яркую пожарную окраску, полыхает над робкой зеленью раскидистыми пучками.
На озерах еще лежит синеватый ледок, источенный у берегов, доживающий последние деньки.
Из густого кустарника выскочил заяц. Встал столбиком, замер. Взглянув на пыхтящее чудовище с пригнутой шеей — стрелой крана, пустился наутек.
Капитан засветился улыбкой.
— Косой! Хитрюга! Ружо далеко, а то бы… Хотите байку? Гнал-гнал охотник зайца — оба запыхались. Заяц остановился, вскинул лапку, уставился на человека, затараторил: «Ппогоди, оххотник! Не сстреляй! Сперва проверь — есть ли у тебя с собой охотничий билет?… Есть? Хорошо! Взносы за октябрь уплатил? Так. Порядок. Не ранишь? Сразу прибьешь?.. Ух ты какой!» Помахал отдохнувший зайка лапкой возле своего уха. Мол, лопух ты, охотник. Сиганул в сторону — и тю-тю…
На распластанную стрелу крана неожиданно села ворона. Абрамцев торопливо включил сирену. Птица подпрыгнула, как от выстрела, и снова умастилась на крашеной укосине стрелы.
— Падла! Еще сидит!
— Ну и что?
— К несчастью. Случай знаю. Вот так же к моему знакомому капитану опустилась на «гэтээмку» черная тварь. Налетел на затопленную баржу. Пропорол борт пониже ватерлинии. В трюме комбикорма на сорок тыщ пропало. Я не суеверный, но в приметы верю.
Сирена гудела. Ворона сидела, преспокойно чистила перья.
— И пальнуть в нее нельзя — после ружье осечками замучает. Попадать из него не будешь.
Птица-«колдунья» перестала прихорашиваться, полетела бочком к низинному берегу.
Абрамцев заглушил сирену. Повернув голову к левому плечу, трижды сплюнул. Два члена экипажа, находящиеся в рубке, как по команде, тоже отплевались через левое плечо.
— На мель, даст бог, не сядем, — вздохнул капитан. — Без пробоин, авось, обойдемся. Но что-нибудь за рейс случится. Прошлым летом поймали мы заблудшую мотолодку. Привели в деревню. Хозяина разыскали. Думали: обрадуем. Ка-ак разорался владелец лодки: кто вас, таких-разэтаких, просил медвежью услугу делать? Оказывается, мужик нарочно пустил по воде старую мотолодку. С подвесного мотора детали ценные поснимал. Хотел страховку получить за «украденную» дюральку, да мы обедню испортили… Есть же деляги!.. Скоро Берендеевка. Пойдем мешок картошки купим. Картошечка-рассыпуха. Чуток переваришь, заглянешь в кастрюлю — пусто. Сплошным крахмалом на дно ляжет.
Ходко идем по берендееву царству-государству. Слева
