Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
Устав от слез, Хандулай села у очага, к великой радости женщин, притаившихся у дымоходной трубы, и, подняв руки к небу, запричитала:
— О аллах, ты видишь, что он сделал со мной. Пошли ему на голову камни вместо дождя. Пошли такой гром, чтобы он оглох. Сделай так, чтобы на его теле выступило столько неизлечимых ран, сколько слез вылилось из моих глаз на эту подушку. Пошли ему столько несчастных дней, сколько зерен прилипнет к ковшу, если его сперва окунуть в медовый габа[21], а потом в мешок пшеницы. Пусть на его долю выпадет столько слез, сколько поместилось бы в шестидесяти кувшинах, которые тащили бы тридцать верблюдов!
Женщины, смотревшие в дымоходную трубу, отшатнулись и поспешили покинуть крышу, в страхе, как бы подслушанные проклятия не распространились и на них.
И когда Хандулай в своем пестром наряде снова стала появляться на улице, женщины, приветливо здороваясь, проходили мимо, словно хотели сказать: «Мы ничего не знаем, а просто торопимся по своим делам». Но от их внимательных глаз не ускользнуло, как побледнела и осунулась Хандулай, какая глубокая морщина залегла между ее бровями и как нелепо выглядел на ней ее пестрый наряд.
Мучминат, под большим секретом, взяв у женщин обещание, что они возьмут его с собой в могилу, сообщила, что ночью, когда все спали, Хандулай вывела во двор осла и так избила его палкой, что бедное животное целый час орало.
Но все на свете забывается. Забылась и эта история. Новые события, большие и маленькие, стерли ее из памяти. А потом и вовсе все изменилось в ауле. Дыхание новой жизни шло из-за гор, донося до людей необычные слова: «революция, гражданская война». Разбив белые банды, мужчины вернулись в аул. И началась новая борьба — с кулачеством. Объединяли землю, обобществляли скот, организовывали колхозы.
Хандулай первая сдала в общее хозяйство и быков, и своего породистого осла. Она была очень рада, что земля теперь общая, а значит, ей не придется одной надрываться на своей делянке. Теперь этот участок, слившийся с другими, будут обрабатывать сообща. А много ли ей надо одной-то? Ненасытная она, что ли?
Но произошло вот что. Сын председателя колхоза нечаянно камешком из рогатки разбил стекло в доме Хандулай. Она как раз сидела у очага, когда стекло разлетелось вдребезги. Взбешенная, бросилась она за мальчишкой, приговаривая: «Чтоб ты стал уличным попрошайкой! Чтоб твоя жизнь разбилась, как это стекло!»
И надо же было случиться, чтобы вскоре после этого кулацкая пуля прострелила самого председателя. На его похороны собрался весь аул. Люди оплакивали этого отважного и справедливого человека, красного партизана, который поднял их на борьбу, вывел из вековой нищеты, вселил в них чувство достоинства, и вот теперь, когда они только поверили в возможность добра и счастья, погиб от бандитской пули из-за угла. На похоронах женщины причитали и рвали на себе волосы. Но больше всех убивалась Хандулай. И никто не знал, что творилось в ее душе. А между тем Хандулай терзалась страшной мыслью, что это она погубила председателя. «Что же, — растравляла она себя, — не ты ли прокляла его сына, не ты ли просила у аллаха, чтобы жизнь его разбилась вдребезги, как твое стекло. Так радуйся теперь».
Бедная Хандулай, она не знала, что кулаки, взбешенные тем, что лишились своей земли, давно готовились рассчитаться с председателем. И что пуля эта еще за неделю до того, как злополучная рогатка появилась в руках мальчика, была вложена в дуло пистолета и только ждала своего часа.
День и ночь теперь Хандулай пропадала в доме сироты, чем опять привлекла внимание аула, удивляя людей, привыкших считать ее черствой, равнодушной к чужому горю. Но, как говорится, беда не приходит одна. Слегла мать мальчика. Она и прежде кашляла. А теперь неожиданная гибель мужа так повлияла на нее, что у молодой женщины развилась скоротечная чахотка. Хандулай до последнего часа не отходила от ее постели, подносила лекарства, меняла белье.
Не прошло и трех месяцев, как ее похоронили рядом с мужем.
Что было с Хандулай, когда она увидела ребенка, плачущего между двумя свежими могилами? Она тоже упала между могилами и крикнула: «Это я, я во всем виновата. Накажите меня. Убейте меня!» Эти слова Хандулай были поняты так, что ей пришлось дважды ездить в район и давать объяснения милиции. Конечно, узнав истинную причину ее горя, в милиции только развели руками. Но от этого ей не стало легче, и она по-прежнему считала себя виноватой.
Рашида, сына погибшего председателя, Хандулай решила взять к себе. И с этого дня началась настоящая жизнь. Она словно помолодела на двадцать лет. Мальчишеский визг, который прежде ее только раздражал, теперь бальзамом лился на сердце. Ее мертвый дом наполнился смехом, а жизнь — смыслом. Куда девалась ее замкнутость! Теперь, равная среди равных, она у родника то и дело хвалилась женщинам: «Мой сын такой смекалистый. Вчера вхожу во двор и вижу: он с обеих сторон забивает двери хлева мешковиной, а внутрь прокладывает солому, чтобы зимой теленок не замерз».
Уже и соседки стали заходить к ней в дом и звать ее к себе, уже прежнее недоверие сменилось уважением, которое особенно усилилось оттого, что Хандулай добросовестнее всех работала в колхозе и подавала другим пример. Она и прежде не слыла ленивой, но ведь раньше она работала на себя, и потому ее старательность да хозяйственность расценивались как жадность. Теперь же ее трудолюбие оценили и, подумать только, даже выбрали бригадиром. И она лучше всех справлялась с этим делом, умея влиять на женщин и своим примером, и словом.
Старела Хандулай, подрастал Рашид. Пора было уже подумывать о свадьбе, как вдруг из-за гор докатилась до аула горькая весть о новой войне.
Рашид в числе первых пошел в военкомат, и снова помертвел ее дом. А вскоре она получила похоронку. Но никто не слышал ее причитаний. «На то и война! — только и сказала она. — Если наши сыновья не будут умирать за родину, значит, они отдадут ее врагу».
А когда похоронки стали приходить почти каждый день и горе матерей казалось неизбывным, Хандулай вдруг решилась на отчаянный
