Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
Все началось, казалось бы, с обычной ссоры.
Соседка Хандулай, Мучминат, любившая поучать, при встрече с ней, конечно, не могла удержаться от советов, ибо она считала себя самой умной женщиной в ауле и уверена была, что лишь ее советы могут навести человека на путь истинный:
— Ах, Хандулай, — с сожалением в голосе начала она, — смотрю я на тебя… ну зачем тебе, вдове, носить такие яркие вещи, словно ты байрах[19], выставленный на вершине горы. Разве ты не знаешь, что жена без мужа — это дом без крыльца, это одинокое дерево в пустыне: кто ни пройдет, оторвет от него то листочек, то цветочек. Лучше ходила бы ты в темном тихо да незаметно…
Хандулай молча выслушала ее, а затем, с достоинством откинув голову на худой шее, сказала:
— Что, кончила молоть муку на своей мельнице? Думаешь, что намолола пшеницу. А на самом деле из твоей муки нельзя сделать ни хинкала для других, ни испечь лепешки для себя. Что же ты думаешь, если у меня умер муж, так я должна живой в его могилу ложиться? Выходит, вам и мужья, и дети, и наряды — все нужно? И любовничать с чужими мужчинами можно. Только потому, что у вас есть перегородка? А нам, вдовам, значит, ничего: ни мужа, ни детей, ни, упаси бог, взглянуть на кого. Сразу суды да пересуды. Не нравится тебе, что яркое ношу? Не твое ведь ношу, а свое. А твои советы нужны мне, как морю дождь, как горе камушки…
— Вуя, — перебила ее Мучминат, то красная, как закат, то бледная, как рассвет, — сколько золотых слов даром насыпала я перед тобой. Не зря говорят…
— Золото! — в свою очередь перебила ее Хандулай. — Скажите, пожалуйста, да не золото ты сыплешь со своего длинного языка, а железо, да к тому же ржавое. — И закричала вслед убегающей Мучминат: — Желаю тебе самой испытать все сладости вдовы.
— Вуя, вуя, — оглядываясь, кричала издали Мучминат, удивленная таким поворотом дела. — Никогда бы не думала, что ты можешь так кричать. Вот тебе и тихоня.
— И кошка превратится в тигра, если ее дразнить, — надрывалась Хандулай. — Ишь ты, моя одежда ей не понравилась…
С тех пор женщины еще больше сторонились Хандулай. Так бы она, наверное, и постарела, вдали от людей, от их зла и добра, от их участия и пересудов. Так бы, наверное, посудачив, люди в конце концов забыли о ней, погруженные в свои заботы, если бы не любовная история, которая всколыхнула аул и снова сделала Хандулай притчей во языцех.
Началась эта история, как часто бывает, с пустяка.
Хандулай возвращалась с мельницы. Впереди нее тащился ее осел, необыкновенно красивый для своей ослиной породы. Был он черный, гладкий и такой высокий, что в стаде поднимался надо всеми на целый вершок. В то время ослы в горах ценились дороже лошадей. Были они выносливее и нужнее на крутых и узких тропинках, где лошади подчас не пройти. Если обыкновенный осел таскал на своей спине по мешку муки, то осел Хандулай запросто носил по два.
И в тот роковой для Хандулай день на ее осле было два мешка. Он спокойно и неторопливо шел по тропинке, залитой закатным солнцем. И вдруг осел вздрогнул. Уши его навострились. Он почуял приближение ослихи. Хандулай тоже беспокойно подняла голову и увидела, что из-за поворота скалы навстречу им показалась ослиха с большими корзинами, перекинутыми через спину, и маленький человек за ней.
Хандулай, зная нрав своего осла, сейчас же взяла в руки уздечку. Но что для осла уздечка, если он неудержимо стремится к ослихе? Осел рванулся, однако и Хандулай не выпустила из рук уздечки. Осел оказался рядом с ослихой. Маленький человек забегал вокруг, пытаясь стащить с ее спины корзинки, сквозь прутья которых видна была балхарская глиняная посуда. Еще рывок, и Хандулай была отброшена ослом. Хорошо еще, что не в пропасть, а к подножию склона. Очнулась она от страшного грохота и в первую минуту решила, что скала падает на нее. Но то была не скала, а глиняная посуда балхарца. Все эти кувшины и тарелки катились по склону, оставляя только черепки.
Вечером у очага в доме Хандулай сидел убитый горем балхарец. Было тут отчего печалиться. Больше трех месяцев лепил он эту посуду, выжигая ее на огне, вез через горы и долины на рынок, надеясь выручить хоть немного денег. Что он теперь ответит своим аульчанам, когда те спросят: «Ну как, повезло ли тебе, удачно наторговал?»
Нечего ему на это ответить и спросить не с кого. Виновата ли бедная вдова, что она именно сегодня в этот час возвращалась с мельницы? Конечно, она могла бы сделать это днем раньше или днем позже. Но если на то пошло, то и он с таким же успехом мог появиться на этой узкой тропинке завтра или вчера.
Хандулай, хоть она тоже пострадала от ушиба, накормила нежданного гостя и, когда он сказал «Алхамдуллах», подошла к нему и дотронулась до его руки:
— Дорогой брат, гость мой, — сказала она. — Никто не уйдет от своей судьбы. Видно, тебе не суждено было продать эту посуду. Так зачем расстраиваться? Могло быть и хуже.
— Эх, что могло быть хуже этого, — ответил балхарец.
— Ой, побойся аллаха. Разве это горе — потерять вещи. Да эту посуду можно опять слепить. А вот если бы ты поскользнулся и упал в пропасть…
— Пожалуй, ты права, — задумался балхарец. — О аллах, отводи от меня горе другими тропами.
— Дорогой гость, я одинокая женщина. Ты меня не обделишь, если возьмешь эту мерку бобовой муки, чтобы не совсем пустым прийти домой.
— Неужели ты одна содержишь все в таком порядке? И дом добротный, и скот во дворе гладкий, — удивился балхарец.
— Вот так и содержу. Сама пашу, сама сею, а то кому же? — вздохнула Хандулай.
— Да, одинокая женщина, какой бы ни была сильной, все равно что орел с подбитым крылом. Но ведь ты можешь выйти замуж. Любой на тебе женится.
— Не знаю, не знаю. Все пшеничные слова на деле оказываются соломенными. Возьми мерку бобов и ступай домой.
Но балхарец не ушел. В эту ночь Хандулай и Магомед — так звали балхарца — спали в одной постели.
Наутро Хандулай, спустившаяся доить корову, долго и нежно гладила своего любимого осла, который стал теперь еще более любимым, потому что помог ей найти мужа.
А в
