Евгений Воробьев - Незабудка
По-видимому, люди, которые много пережили, становятся заботливее друг к другу. Данута была полна сочувствия к новой соседке, чей муж продолжал воевать. И ей тоже не от кого ждать помощи. Данута не рассказывала о себе подробностей, но Незабудка понимала, что та хлебнула горя по ноздри — и когда везли в арестантской теплушке в неметчину, и после того как выпрыгнула из вагона и вывихнула ногу, и когда перевязывала раненых в партизанском лазарете, где встретила Петруся, и позже, когда тонула в пойме Березины, где-то между Бегомлем и Зембином, и, наконец, трижды переходила через линию фронта.
Скоро год, как Данута приехала в Бобруйск, работает в швейной мастерской, которая называется «Ателье № 2». На самом деле, как видно из прейскуранта, их мастерская— второго разряда. Теперь заказчики чаще переделывают, перелицовывают из старого, нежели шьют из нового материала. Данута преимущественно занята тем, что распарывает трофейную одежду. В переделку идут мундиры, кителя, шинели. Самое хорошее трофейное сукно — черное, эсэсовское. А после того как мастерскую запирают — железная дверь, железные ставни, — Данута убирает помещение. За это платят еще полставки.
Она старше Незабудки лет на пять, но перенесенные обеими невзгоды уравняли их — будто ровесницы. Почувствовали взаимное доверие и потянулись одна к другой. Обе ждут мужей, обе понимают, что, держась друг за друга, легче будет их дождаться.
Данута доставала картошку, лук, капустные кочерыжки, и Незабудка варила вполне съедобный борщ, приправляя его молодой крапивой, которая со злой щедростью росла за банькой, на огороде Вашкевича.
Нужно было купить семена для огорода, и Незабудка забеспокоилась — как бы ей не обмишуриться. Семена огурцов, зерна мака или подсолнуха мы хорошо знаем, потому что едим их. А вот отличить семена моркови от петрушки...
У Дануты есть примус, но бензином его заправлять опасно, еще взорвется, а керосин раздобыть трудно. Продают его не каждый день, очередь выстраивается огромная. Впрочем, женщины пропускали Незабудку вперед, учитывая, что она в положении.
Удивительно, как быстро она обжилась в своей обители! И эта комната казалась поначалу неприветливой?
Незабудка приохотилась к радио и недоумевала — как это она раньше могла жить, не окунаясь с головой в большой мир?
Внимательно слушала сводки Совинформбюро — не упоминается ли 3-й Белорусский? Вышел приказ по их фронту — овладели городом и крепостью Пиллау. Жаль, нет у нее этого квадрата карты Восточной Пруссии, не догадалась выпросить у кого-нибудь из штабников при демобилизации. Успех, по всему видно, большой — двадцать артиллерийских залпов из 224 орудий обещали отгрохать 25 апреля в 23 часа.
Прослушать утренние известия стало для нее такой же необходимостью, как умыться после сна или пожелать Павлу доброго утра и благополучия. Какие бы радостные новости ни сообщал диктор, для Павла каждый день оставался днем смертельной опасности. Трудно сказать, как будет потом, но пока она не умеет не думать все время о Павле.
Снова и снова вспоминала свою жизнь с Павлом, минуты, когда обоих искали одни и те же пули, снаряды и когда они оставались вдвоем во всем мире...
— Ты меня определенно приворожила, — сказал он как-то с хриплым смешком. — Прямо ворожея.
— Так и ты околдовал меня, леший мой, весь в шрамах, залатанный... — Она прыснула ему в плечо.
— Вот так история! — деланно изумился он и повел плечом. — Выходит, наша семейка на нечистой силе держится...
Она с удовольствием рассмеялась, счастливая.
Как бы ей ни приходилось тяжко, как ни бывала близка к отчаянию, она даже мысленно не обращалась к Павлу, желая оградить его от своей беды.
Она любила воображать себя рядом с Павлом не в горестные, а в радостные минуты.
Было бы эгоистично заставлять Павла переживать ее невзгоды, сострадать ей в несчастьях. Она тянется к нему душой прежде всего тогда, когда может делиться с ним радостью, приласкать взглядом, смехом.
«Не вздумай меня жалеть! Хоть и живу в одиночестве, но я совсем не одинока, потому что у меня есть ты, я всегда возле тебя, с тобой, а в мечтах могу перенестись в твои ласковые руки. Только ты держи меня всегда при себе, возле своего сердца...»
Вот и сейчас — запыленная комнатенка превратилась в чистую, висит ковер-палатка, застлана постель, она причесалась у чужого зеркала и зажмурилась:
«Вот и справила новоселье вместе с Павлом!»
7
«11 апреля 1945 года. Родная Галя, несколько дней, как мы расстались, а до сих пор вижу — бежишь через улицу, мимо афишной тумбы к набережной, но река за дымом не просматривается. В том зеленом доме с глубокой аркой долго зуммерить «Ландышу» не пришлось — вперед на запад, а точнее сказать, на север, потому что наступали мы, если помнишь, из Понарта. Пока штурмовали, наши телефонисты позывных не меняли. Записку твою получил на следующее утро. Помянули, как сумели, Акима Акимовича, схоронили его в сквере под киркой с высокой колокольней, оттуда фашисты поливали нас из крупнокалиберных пулеметов. Покоится Аким Акимович среди чужих. Там все больше лежат пасторы, которые в последних веках держали приход в этой кирке. В компанию к ним затесалось даже несколько епископов, архиепископов. Ну, а теперь рядом с ними безбожник из далекой Сибири. Аким Акимович, как ты помнишь, любил толковать сны, но вечный сон никто не возьмется истолковать.
Противник отступал к площади Фридриха Вильгельма, там по соседству с памятником и сидел в своем подземелье главный комендант крепости, там он принял ультиматум, вышел на поверхность земли и согласился «хенде хох». Мимо развалин бредут пленные, нет им конца, запах от колонн тяжелый.
Жаль, не пришлось нам с тобой пройтись по Кенигсбергу после того, как утих огонь и перестали выпадать твердые осадки. Ты бы на центр города полюбовалась. А мне удалось даже в королевский замок наведаться. Экскурсию устраивать некогда было, тем более что в одной башне пожар никак не потушат, а во внутренний двор я заглянул. Вход туда через железные ворота, одни, вторые, третьи. Двор квадратный, обнесен такими высокими стенами, что по ихнему времени солнце только в полдень туда заглядывает. Гогоберидзе, наш свадебный капитан, уверяет, что из этого замка не только средневековые герцоги, но еще псы-рыцари отправлялись в походы, не могу даже этому поверить. Мимо ратуши с дырявой крышей прошли мы к пруду. Со мной был и Коротеев, и новый линейный помощник, ты его не знаешь, и еще ребята. Подошли к пруду, разделись, смыли с себя копоть и пот. Но воду присыпало кирпичной пылью, нас перекрасило в рыжий колер, а Коротеев, тот и вовсе в краснокожие индейцы записался. Солнце в полдень светило, как в сумерки, и больше напоминало луну. Хозяйство Дородных вывели во второй эшелон, прокантуемся в таком звании не меньше суток. По этому случаю получили разрешение пройтись по городу, взглянуть на местный зверинец. Снова пожалел, что тебя не было в том зверинце, а по-немецки выразиться — в тиргартене. Почти всех зверей фашисты перестреляли, или звери сами пострадали от обстрела, от бомбежки. Очень жалко двух мертвых слонов. А хищники во главе с тиграми, если верить Коротееву, тоже получили сегодня увольнительную — убежали из клеток и гуляют по развалинам. Так что ходим по городу с опаской, вроде как по ничейной земле, тем более что кое-где и смертники-снайперы постреливают с чердаков. Подивились мы на бегемота, который пережил вместе со старым служителем осаду и штурм. Служитель объяснил переводчику, что бегемота не кормили тринадцать суток, у него в бассейне нет теплой воды, мерзнет на апрельском ветру, болеет. Наши приставили к бегемоту персонал. Ветеринары утвердили меню, кормят его по расписанию, не разрешают зевакам, вроде нас, совать подачки, бегемот вчера чуть буханкой хлеба не подавился. Воду в бассейне сегодня подогрели, а кроме того, бегемоту в пойло подливают для согрева водку. Конечно, стали рядить, какая ему по закону положена порция. Коротеев, тот всегда больше всех знает, утверждает, что десять наркомовских норм, то есть килограмм водки. Может, и правда, потому что славяне, которые бегемота охраняют, веселенькие. Коротеев клялся-божился, что в зверинец вызваны лучшие ветеринары со всего фронта, наподобие консилиума, какой устраивают у койки тяжело раненного генерала. Когда наладится железная дорога, пригонят платформу с большим чаном, саперы самоподъемным краном погрузят бегемота — и в Москву, в зоопарк. Все, кто захочет, смогут полюбоваться — ну и харя! Описываю прогулку в тиргартен, чтобы хоть на несколько минут отвлечь тебя от мрачных мыслей. Эти мысли и меня догоняют, но я гоню их прочь и согреваюсь воспоминаниями. Надеюсь, нашей разлуке скоро придет конец, я увижу наше дитя и его мать, которых люблю больше себя, это я твердо заявляю. Коротеев шлет тебе гвардейский привет. Он вчера высказался: «Как рота будет воевать, если я сам выйду из строя, — могу себе представить. Как полк без Дородных останется — тоже представляю. А вот как наша рота без Незабудки жить будет — не могу придумать, да и только. Сколько раз Незабудка ко мне на выручку торопилась, сколько перевязок сделала! У меня без Незабудки и смелости поубавилось. Душой чувствовал: при ней фашисты убить меня не посмеют, разве что шкуру продырявят. Или оттого смелость моя на убыль пошла, что впереди мирная жизнь маячит? А умереть в самый канун — кому же охота?» Можешь считать, слова Коротеева я передаю точно. А сейчас подумал опять про Акима Акимовича. Он ведь тоже поступок совершил, прикрыл тебя с ребятенком своей жизнью в один из последних дней войны, а такая жертва дороже самой дорогой. Вспомнил Акима Акимовича и расстроился. До победы рукой подать, но, как видно, смерть ни о ком из нас не забыла.
