Евгений Воробьев - Незабудка
— Куда тебе, модница? Тоже нашла шляпку для мирной жизни!
Но Незабудка заупрямилась и каску вместе с плащ-палаткой, трофейным пятнистым макинтошем, флягой, котелком и кружкой взяла с собой. Каску уложила нутром вверх на дно «сидора».
Девчата из санотдела посмеялись еще больше, когда увидели, что во второй «сидор» она положила утюг.
— Охота тебе горбатиться из-за этой чугунины! Еще навредишь себе этим трофеем.
— И вовсе не трофей. Я с этим утюгом еще с Белоруссии неразлучная. И просто так, выгладить воротничок хорошему человеку, и проверка по форме двадцать...
Она нашла утюг в необитаемой избе, на загнетке давно не топленной печи, где у хозяйки когда-то тлели угольки. В Белоруссии было столько угольков на пожарище, что хватило бы разжигать утюг всю жизнь.
Был случай, после ранения, после госпиталя ее хотели послать в чужой полк. Незабудка упрашивала капитана, который формировал маршевую роту:
— Как же я со своими орлами расстанусь? Полвойны вместе отмучились. И потом у меня же там имущество осталось: запасные портянки, пара белья, сапожки по ноге, без преувеличения...
— И это все?
— Еще утюг мой остался дома.
— Утюг? Это еще что за табельное имущество? Первый раз слышу.
— А как же! Забыли форму двадцать? Зато у меня славяне редко чесались, а сыпняком никто не болел.
Капитан рассмеялся, оттаял, и через несколько дней Незабудка была у себя в полку.
Не очень-то приятно бывало в час батальонного затишья, когда все перевязки сделаны, все тяжелораненые эвакуированы, заниматься проверкой по форме № 20, но что поделаешь... «Во-о-о-зду-у-ух!» — орал часовой, завидев Незабудку, шагающую в роту с сумкой на плече и с утюгом в руке.
Рука немела от усталости, подолгу давила она раскаленным утюгом на швы, воротники, проймы рубах и гимнастерок. Случалось, гладильный сеанс сопровождался легким потрескиванием. Как это старый солдат спрашивал у Василия Теркина насчет вшей? А тот ответил: «Частично есть». Вот и у них в батальоне вши частично заводились, тем более после ночлега в отбитых блиндажах, где немцы долго держали оборону без отлучки в баню.
Она не тратила новые бинты на подворотнички, но могла выстирать, прокипятить старые бинты, высушить их, выгладить, аккуратно нарезать и тогда эти кусочки бинта становились подворотничками... Вот и не поднялась рука выбросить заслуженный утюг, столько он проехал на санитарных повозках и машинах по фронтовым стежкам-дорожкам.
Павлуша нередко журил ее за упрямство, а заупрямиться иногда очень даже полезно!
Она заупрямилась еще раз, когда сдавала оружие. Сдала автомат, две гранаты, парабеллум с двумя обоймами патронов, все, что за ней числилось. Но утаила браунинг № 2, никелированный, подарок бойцов седьмой роты к Женскому дню.
Браунинг подарили ей после того, как вытащила из-под огня командира седьмой роты, раненного в голову. Оружейники приклепали к рукоятке браунинга табличку, и кто-то вырезал на ней: «Незабудке от 7-й роты. 8 марта 1945 г.» Может, неизвестный гравер написал бы поподробнее, но табличка — невеличка.
Если браунинг найдут, нахально назовет его личным именным оружием, не подлежащим сдаче. Но при этом она все же сильно сомневалась в праве держать оружие после демобилизации, а потому кобуру выкинула, а браунинг сунула на дно каски, уложенной на дно «сидора». Когда обосновалась в комнате и распаковала вещи, завернула браунинг в масляную тряпку и спрятала в печке. Кому взбредет в голову шарить летом в поддувале?
Поселившись в приветливом домике о трех окнах, Незабудка завладела еще одним богатством — могла пользоваться банькой, которая пряталась на задах огорода Вашкевича. Ходить в общую баню уже трудно, а в баньке с печкой-каменкой она с помощью Дануты после генеральной уборки вымылась на славу.
Пора привыкать к тому, что после бани никто ей белья не сменит, нужно самой и мыло раздобыть, и постирать, выгладить загодя. Женским бельем она на фронте так и не разжилась, рубашки носила мужские, бязевые, согласно правилам вещевого довольствия.
6
В снарядной гильзе стоял букетик лесных фиалок купленный на базаре, — вроде бы подарок Павла. Новоселье справили втроем — пришли Данута и Вашкевич
Он принес картошку для общей трапезы, принес бутылку самогона-первача, который выпросил у кого-то с маневрового паровоза, и вручил все эти дары новой жиличке:
— День дню рознь, один — мачеха, а другой — матка!
Вашкевич приложил палец к губам и шепотом, будто это была государственная тайна, подробно рассказал о старой диверсии подпольщиков с товарной станции Бобруйск. Они пустили навстречу поезду, шедшему со станции Березина, груженый вагон. У железнодорожного переезда через Пушкинштрассе произошло крушение. Был разбит паровоз, два вагона с продовольствием и цистерна с мазутом; все другие вагоны сошли с рельсов. Незабудка заметила, что Данута слушает Вашкевича с раздражением, которое не хочет скрывать. Может, она слушала это уже много раз? Может, ей претят хвастливые нотки рассказчика?
Данута даже перебила Вашкевича смешком:
— Если бы не врал, все бы правда была.
Послушать Вашкевича, так крушение у Пушкинштрассе стало поворотным пунктом во всей мировой войне, и, если бы не эта диверсия, еще неизвестно, чем бы кончилась операция. Может, даже пришлось бы отложить вызволение Беларуси от немецких захопников, по-русски — оккупантов.
Когда Незабудка пригласила к столу, Вашкевич потер темные, неотмываемые руки и сказал про себя шутейно:
— Я на работу так-сяк, а на еду мастак.
Незабудка пожалела, что нет гитары. Данута вышла и минут через десять принесла гитару — выпросила у соседки, живущей в угловом доме напротив колодца. Это у нее в палисаднике желтеют подсолнухи, самые высокие на их улице.
Конечно, не обошлось без любимой песни «Давно мы дома не были»:
Зачем нам зорьки ранние,Коль парни на войне —В Германии, в Германии —Далекой стороне.
Песни Незабудка пела большей частью невеселые: «О чем ты тоскуешь, товарищ моряк», «Огонек», «Заветный камень».
Вспомнился прощальный вечер в блиндаже седьмой роты. Она не выпускала из рук гитару, ребята нашли ее в брошенном господском дворе. Незабудка наигрывала-напевала:
Седьмую роту покидаю,Довольно под огнем мне жить,Что в новой жизни ждет меня — не знаю,О старой не хочу тужить.
Прощаюсь нынче с вами я, славяне,И к новой жизни ухожу от вас.Вы не жалейте меня, славяне.Седьмая рота, пою в последний раз!
Вашкевич выпил несколько стопок самогона, закусил картошкой. На прощание он покосился на недопитую бутылку, вздохнул, напялил замасленную форменную фуражку и ушел на свою станцию Березина, чтобы до света цеплять и расцеплять вагоны, нырять под буфера, подавать сигналы маневровому машинисту и слышать в ответ короткие гудки, слышать грохот вагонов, трогаемых с места, слышать натужный скрежет тормозов.
Данута не торопилась к себе, она еще не успела поделиться своими горестями, тем, что у нее отбылось, как говорят белорусы, за годы войны.
Родом она из-под Гродно, там ксендз и окрестил ее польским именем. Дануте можно дать за тридцать, это из-за пряди седых волос, но в редкие минуты, когда смеется, — сразу молодеет.
Подоспели сумерки, Дануте долго не удавалось зажечь керосиновую лампу.
— Спички у нас противопожарные, — засмеялась Незабудка. — Никак не зажигаются.
Она пыталась вызвать улыбку у Дануты, но та шуток не понимала, а вернее — не принимала. Переспрашивала на полном серьезе, потом слышался тихий смех, да и то редко. После всего пережитого в Дануте что-то надломилось...
Она со дня на день ждет возвращения мужа из строительного батальона. Ее Петрусь томился в плену и оттуда сбежал к партизанам, в отряд «Народный мститель».
До плена был тяжело ранен, но справки о ранении нет. Неужели справка обязательна при таком большом шраме? Шрам идет от правого плеча, пониже затылка, к левой лопатке.
В отряде у Дануты умер ребенок от воспаления легких.
Это было во время похода по замерзшим болотам, отряд со всех сторон обложили каратели, и партизаны с боем вырывались из огненного кольца.
Не всегда удавалось ей при этих рассказах удержаться от слез, и, вытирая их кулаком, она говорила:
— Не я плачу, беда плачет.
Данута рассказывала, как они штопали чулки и носки, натягивая их на гранаты: очень удобно. Зерно, выколоченное из ржаных охвостьев, мололи жерновами вручную. Но как туго ни бывало с продовольствием, в лагере держали с десяток кур. Партизанские разведчицы, в их числе Данута, носили яйца в дальние деревни на продажу немцам, полицаям.
