Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин
Глава XXVI,
в которой читатель убеждается, что Филипп Сергеевич был не прав, утверждая, что в Шабарше никому ни до кого нет никакого дела
В этом городке, освещенном пятнами на солнце, особенно неприятен был однообразный, шелестящий, непрерывающийся гул. Правда, днем его трудно было заметить, он как бы растворялся в звуках пролетавших самолетов, в шуршанье машин, в шарканье пешеходов. Однако он все-таки мешал Филиппу Сергеевичу, когда рано утром, еще до приема, он снова явился в дом Леона Спартаковича и занял наблюдательный пост в кабинете секретаря под шкафом. Не прошло и десяти минут, как он навострил не только уши, но, если можно так выразиться, и глаза, потому что за столом на соответствующем месте появился не секретарь, а странное существо, похожее на птицу.
Дело в том, что в мире животных – Кот этого не знал – существует птица, внешность которой убедительно доказывает, что все секретари в мире чем-то похожи друг на друга. Голова его (или ее) была украшена кисточками, похожими на кисточки для клея, а за ушами торчали гусиные перья, которыми, как известно, столетиями пользовались канцеляристы всех времен и народов. Остренькие кисточки, впрочем, висели и над глазами, заменяя брови. Голова этой птицы-секретаря была надменно втянута в узкие плечи, плоские глаза глядели недоверчиво, и вся скучная, неискренняя внешность – от горбатого клюва до цепких лап, крепко стоявших на полу, – как бы говорила: как вы там ни вертитесь, а без нас, секретарей, вам не обойтись.
Вот какую личность (впрочем, облаченную в длинный черный сюртук и щегольские серые брюки) увидел за конторским столом наш Филипп Сергеевич. Звали личность, как это вскоре выяснилось, Лука Порфирьевич – редкое, однако чем-то внушавшее известное почтение имя…
Первое дело, которым он неторопливо занялся, было связано с тем обстоятельством, что на его похожем на птичий клюв носу не держались очки. С помощью расплавленного сургуча он надежно укрепил их и, задумчиво почесавшись, нажал кнопку звонка.
Тот самый добродушный толстяк, который показал нашим путешественникам, где находится гостиница «Отдохновение души», боязливо, на цыпочках вошел в комнату и низко поклонился секретарю. И на этот раз он был с туго набитым портфелем.
– Доброе утро, Лука Порфирьевич, – сказал он, осторожно поставив портфель на пол.
– Здравствуй, Жабин, – равнодушно ответил секретарь. – Ну что? Надоела?
Толстяк скорбно вздохнул:
– Уж так надоела, что больше силы нет.
– А ты держись! Недокукой города берут.
– Вот уж как люблю раков, а вчера посмотрел на нее и подавился. Еле откачали. Главное, что бабе уже пятьдесят лет. Она же, нельзя не сказать, свое отжила.
– Ну смотри, Жабин. Потом не жалей. А то приходит всякий тут, просит ликвидировать, а потом плачется. Ведь один останешься!
У толстяка забегали глаза, и Кот, с изумлением слушавший эту более чем странную беседу, заметил, что круглый зад его так и заходил ходуном.
– Почему же один? – спросил он. – У меня есть племянница, и, между прочим, отличная хозяйка. Пончики жарит – объедение. Кончила курсы кройки и шитья.
– Знаем мы этих племянниц, – заметил секретарь.
– Лука Порфирьевич! – Толстяк сложил ладони. – Как перед истинным богом! Ведь она даже и не почувствует ничего. Другое дело, если бы она была на государственной службе и, как положено, превратилась бы постепенно в какой-нибудь документ – я, так и быть, дождался бы, что поделаешь! Так ведь она, сволочь, домохозяйка! Она трудовую книжку никогда в глаза не видела. И здорова! – Толстяк закатил глаза. – Еще пятьдесят лет проживет. Дозвольте, Лука Порфирьевич. А я вам… Я вас отблагодарю. Все ее побрякушки на другой день после поминок будут как пить дать у вас. А между ними, кстати, есть колечко… с таким бриллиантиком…
– Колечко, – проворчал секретарь. – Небось стеклышко какое-нибудь.
– Лука Порфирьевич, – положив руку на сердце, сказал толстяк, – благородное слово честного человека – полтора карата.
Секретарь почесал пером свои кисточки над глазами и задумался.
– Но, само собой, после того как она, так сказать, бух-булды, – никакой анатомии, вскрытия тела и прочей там науки, – одними губами прошептал толстяк. – И почему же только колечко? В виде признательности я вам…
Толстяк открыл портфель, и к однообразному шуму, который заинтересованный Филя почти перестал замечать, прибавилось легкое шуршанье.
Секретарь неторопливо пересчитывал деньги.
– Ладно, – проворчал он. Но тут же острый хохолок над его узким лбом встал, как клинок, выдернутый из ножен. – Но если… – Он показал на потолок. – Если Его Высокопревосходительство узнает… Ты знаешь, что я с тобой, гадина бесхвостая, сделаю?
– Господи! – охнул толстяк. – Неужели же я себе враг?
Секретарь успокоился.
– Договорились, – сказал он и, открыв ящик, смахнул деньги со стола.
Толстяк, пятясь, ушел, но прежде чем пригласить нового просителя, Лука Порфирьевич, разинув клюв до ушей, с упоением погладил себя по неряшливым, упавшим на лоб косматым прядкам. Он смеялся – и это было страшно.
Новый проситель явился, и Кот, который в уме повторял первый разговор, почти не запомнил второго. Речь шла о споре с
