Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
— Вот ты сказал, Саша, в шинном производстве честность нужна. А где она не нужна? Где она лишней окажется? И нашему брату, испытателю, она тем более необходима. У другого разболтается передок, машина виляет туда-сюда, шины ходуном ходят вдоль-поперек, жует их дорога при такой езде втрое, вчетверо быстрее, а он и в ус не дует. Или просидит полдня у какой-нибудь бабенки, а потом врубит скорость, жмет на всю железку, чтобы наверстать упущенное. Завелся у нас и такой орел: съедет с шоссе, задний мост на домкратах поднимет — и крутятся у него шины вхолостую. А сам тем временем храпака задает.
Мокро от пота лицо Апушкина, пересохли губы, он нет-нет облизывает их.
Кристич настороженно косит на него глаза.
— Размяк ты, Иван Миронович.
— Еще бы! Жарища-то какая, сущее пекло адово, в сон клонит.
— Давай я на твое место. А впрочем, стоп! — командует Саша, взглянув на часы. — Шины пора замерить.
— Может, до гаража дотянем, — предлагает Апушкин. Не хочется ему заниматься этим нудным делом в дороге, тем более что до гаража минут сорок езды.
— Точность, Иван Миронович, не всегда ноша легкая. В ущерб себе бывает, зато на пользу делу.
Апушкин безропотно подчиняется и выискивает глазами место на обочине, где удобнее стать.
Вышли из машины — два субъекта рядом тотчас объявились — тоже грузовую остановили, скребнув по асфальту и оставив длинный, пахнущий горелым след. С завистью смотрят на новенькие покрышки — у самих до самого каркаса стерлись.
— Махнем? — предложил один из них, скуластый, плутоглазый, подозрительного вида.
— Как это? — не понял Апушкин.
— Мы — ваши, вы — наши. Ну! — Мужчина выразительно потер большой и указательный пальцы, намекая на деньги, и добавил в расчете на безотказную приманку: — Плюс ящик столичной.
Апушкин не без интереса вступил в игру.
— Не хвата…
Мужчина погладил ладонью шею, притворно вздохнул.
— Два ящика!
— Вот тут у тебя не хвата! — Апушкин постучал пальцем по лбу и презрительно плюнул. — Валяйте!
Незадачливые дельцы понуро пошли к своей колымаге, а Иван Миронович, примостившись в тени возле машины, в охотку закурил.
ГЛАВА 14
Каждые десять секунд — автопокрышка, каждый час — триста шестьдесят, каждые сутки — восемь тысяч шестьсот сорок, а за год набирается число ошеломляющее — два с половиной миллиона штук.
Последние годы Госплан не увеличивает количество покрышек сибирскому заводу, милостиво оставляет те же два с половиной миллиона. Те же, да не те. Покрышки завод выпускает разные, однако количество маленьких все уменьшается, а ассортимент гигантов растет. В штуках — цифра неизменная, в тоннах, в затратах труда — разница колоссальная. Заводчане знают это лучше, чем кто-либо, и выкручиваются по-своему: исподволь наращивают мощности, но не шумят о них, не выявляют до конца года. Тем не менее перехитрить Госплан ни разу не удалось. Он систематически закручивает гайки и ставит задачи на первый взгляд невыполнимые. Тогда в Москву снаряжается «спасательная экспедиция» — едут плановики во главе с директором завода. Случается, Госплан сдается, но чаще всего — нет. Представители завода возвращаются назад пришибленные и злые.
Всякая злость, как известно, порождается бессилием, но она же и рождает силы. Начинаются форсированные поиски способов, которые обеспечили бы план. Все поднимается на ноги, все подчиняется этой цели.
Бывший директор завода Лубан был человеком увертливым. Как ни ругали его за нерасторопность, за консерватизм, все, что обеспечивало рост производства, он приберегал к концу года, когда новый план уже был составлен. И такое предложение, какое, допустим, внес вулканизаторщик Каёла — углубить гнездо плунжера, — он, конечно же, оставил бы на последний, двенадцатый месяц.
Брянцев к подобным уловкам не прибегал. Появилась возможность сделать скачок в середине года или даже в начале — делал, не задумываясь над тем, как выкрутиться с планом на следующий год.
Над ускорением режима вулканизации стал размышлять в свое время еще Серго Орджоникидзе. Приехал он однажды на ярославский завод и к директору: «Количество шин нужно во что бы то ни стало увеличить. Число автомобилей в стране растет, а шинники затоптались на месте».
Серго не был специалистом ни в одной области техники, но добился значительного сдвига во всех областях. Он не верил в незыблемость канонов, считал, что каноны устанавливают сами люди, люди должны и опрокидывать их. Когда ему стали доказывать, что требуемой производительности достичь не удастся, поддел скептиков язвительной фразочкой: «Удивительное дело: царский режим свергли на пользу рабочих и крестьян, а режим вулканизации не можем изменить на пользу строительства социализма». И, пытливо вглядываясь в лица окружающих, призвал: «Поищите в своей среде революционеров, которые свергнут и этот режим».
Они нашлись, революционеры-добровольцы. Пока Серго занимался другими вопросами — его вагон продолжал стоять в тупике на заводской территории, — режим был изменен, время вулканизации сокращено.
Серго не прошел мимо такого события, привел этот пример на собрании в подтверждение своего тезиса о хранящихся под спудом материальных и духовных резервах. И не столько в назидание, сколько для улучшения дела, снизил поверженных консерваторов в должностях, а на их места назначил победителей.
С тех пор время вулканизации неизменно сокращалось, а производительность автоклавов росла. Но никто так и не додумался до способа, предложенного Каёлой. Шли более сложным путем: изобретали разные химические ускорители вулканизации резины.
Несколько позже, рассказав об этой истории Леле, Брянцев признался в том, что чувствует себя посрамленным — кому, как не ему, инженеру, должно было прийти в голову столь незамысловатое решение вопроса — углубить гнездо плунжера.
Леля ответила ему словами, над которыми он потом долго размышлял: «Зря коришь себя. Люди делятся на творцов и исполнителей. Чтобы создавать музыку, нужен особый дар. Исполнители его не имеют, но они удивительно чувствуют и понимают музыку. Таков ты в области техники. Ты не создаешь, но с ходу, с налета можешь оценить созданное другими. Скажу больше: ты не исполнитель, ты дирижер большого оркестра».
Сначала Алексей Алексеевич воспринял это умозаключение Лели с обидой: считает его творчески бесплодным. У него ведь возникают идеи, вот и идея съемных протекторов бродила в голове. Ну, а в итоге? Побродила и осела, как опара. Так что Леля, по сути, права. И вообще от замысла до его реализации — дистанция огромного размера. Чего-то у него для этого не хватает — может, воли, может, сообразительности, а может, элементарной настойчивости.
Еще раз удивился способности Лели воспринимать и любить его таким, каков он есть, нисколько не
