Морское притяжение - Олег Борисович Глушкин
Но надо было просто выдержать… Матвей дождался того утра, когда проснулся в тишине, койку не качало, было так непривычно. Он вскочил, умылся и выбежал на палубу.
Величественный простор океана окружил траулер, медленно всплывало солнце, сонная зеркальная поверхность воды была залита красными бликами. Судно лежало в дрейфе, не стучали главные двигатели, не визжали лебедки. И Матвей понял: наступил отдых. Вчера он заложил последний короб, в трюме места больше не было. Накрытая желтым брезентом рыба серебристой грудой лежала прямо на палубе.
Отдых, которому так обрадовался Матвей, ни у кого оживления не вызвал. Соседние суда проходили мимо с тралами, а им нужно было ждать базу, чтобы выгрузить рыбу. Базы не было, и никто не знал, когда она подойдет.
— Так мы и на пиво не заработаем, — сказал технолог.
Матвей за эти дни облазил все судно, но чаще всего его тянуло к радиорубке, на двери которой было написано: «Посторонним вход воспрещен».
Матвей подружился с гидроакустиком Димой, толстым неуклюжим парнем. Другие обработчики отсыпались или смотрели в салоне фильмы, а Матвей все бродил, все выспрашивал. Сначала Дима отвечал охотно, а потом сказал:
— Ты, парень, своими вопросами можешь человека психом сделать.
Но прогонять Матвея не стал. Дима не любил чинить антенны на мачте, у него кружилась голова, а Матвей охотно делал это за него.
Капитан увидел его в рубке, сказал недовольно:
— Это что у нас, новый навигатор?
— Это трюмный, Виктор Евстигнеевич, — сказал Дима, — в ученики записался, хочет радистом стать.
— Понятно, — сказал капитан, — это тот самый простачок, что лазит за вас на мачту? Прекращайте, Воронков, эту эксплуатацию.
— Никто меня не эксплуатирует, — вмешался Матвей.
— Слышу чей-то незнакомый голос, — сказал капитан и вышел из рубки.
— Ты его не бойся, — сказал Дима, — он пошутить любит, а так мужик ничего. У него даже орден есть, в прошлом году он так молотил, что будь здоров!
Днем после обеда гидроакустик спал, и Матвей уходил в цех, в машину. Он помогал второму механику делать замеры зазоров, таскал ведрами масло для гидравлики наладчику, возился с настройкой весов. Скоро он перезнакомился со всеми.
— Помощничек, привет! — кричали ему.
— Заходи, друг, работа есть!
— Матвей, пошли лебедку разбирать.
Счастливые дни Матвея и несчастливые дни всей команды длились недолго, подошла из Риги быстроходная база «Буря» и начала принимать рыбу. Все, что уложил в трюме Матвей со своим сменщиком за месяц, надо было перегрузить за два дня. Трюмы открыли, туда полезли матросы, кидали коробки, укладывали на площадку, кричали лебедчику:
— Вира, ты что, заснул там, начальник?
На плавбазе «Буря» привезли письма и газеты. Матвей тоже получил письмо, писала младшая сестра Ольга:
«…а еще мама говорит, что сама хотела бы пойти с тобой в море на твоем судне, хоть поварихой, что она готовила бы тебе, а то, наверное, ты похудел. Говорит, что не нужен этот твой заработок, лишь бы возвращался скорей живой и здоровый. А я нынче на сенокосе в «Заречном» работала, и в день по три рубля вышло. Наташка все про тебя расспрашивала, как тебе в море писать, и все не верит, что письмо в море на корабль привезут…»
После дней, проведенных в ожидании базы, работа в трюме показалась Матвею бессмысленной. Он ходил с коробами нехотя, швырял их как попало и злился сам на себя за то, что согласился пойти в трюмные. «Здесь хоть помри, — думал он, — никто не узнает, пока короба не завалят лоток. Все время один, что я, не человек, что ли? За месяц только Васильевич ко мне спустился и то поговорил пять минут и бежать — холодно».
Вспомнилась песня, которую он слышал по судовой трансляции. «Надоел мороз одиночества…» — пела тонким голосом певица. Как будто про него — «мороз одиночества»! Хоть бы трансляцию сюда провели. В век электроники таскать короба?
Хорошо бы трюмного роботом заменить, только управляй из рубки, нажал на кнопку — лапа ящик схватила, подняла на транспортер-укладчик.
Впрочем, черт с ним, ящики не тяжелые Только почему один, все время один? Ни у кого ничего не спросишь, ничего не узнаешь, рейс пройдет, а чему научился? Десять шагов с ящиком, десять бегом назад, карася — налево, зубана — направо, филе — в самый угол. Матвей не замечал, как начинал разговаривать сам с собой, потом с рыбой, замороженной в брикетах. Часов у него не было, и он не знал, когда кончится смена, угадать редко удавалось. В трюме время застывало.
Восемь часов — смена могла тянуться утомительно долго. Сменщик Матвея, матрос Власов, часто опаздывал, он был опытный старый рыбак.
— Матрос Тимчук, — кричал он в лаз, — на прогревание!
Когда Матвей вылезал, Власов не сразу спускался в трюм, полчаса он сидел у лючины, пока ящики не образовывали затор.
Матвей переодевался, а Власов говорил:
— Благодарить ты меня должен, Мотя, ежедневно, потому что, если я не захочу тебя сменить, не приду, — и все! Замерзнешь ты. Я твой спаситель.
— А если я тебя не приду сменить? — ответил Матвей. — Что, дядя Леня, будешь делать?
— Я, брат, уже двадцать лет в море, время чую, сам вылезу, у меня внутри хронометр.
Матвей с трудом стаскивал валенки, сворачивал одежду в узел и не спеша брел наверх. Ему было приятно ступать босиком по теплым доскам палубного настила, и он с завистью смотрел на добытчиков, которые чинили трал и громко переговаривались.
Как-то после ужина Матвей не выдержал, пришел в каюту к рыбмастеру.
— Не могу я больше в трюме, Васильевич, тоска меня съела.
— Вы что же это? Сговорились? Не могу… а кого я, милый человек, в трюм поставлю. Ты в бригаде самый сильный. Брось, Тимчук, баловать, взялся за гуж — не говори, что не дюж. Запарился, что ли?
— Да нет, Васильевич, — сказал Матвей, — сила во мне есть, я не устаю, просто тоскливо, тошно одному целый день в трюме.
— Распустил сопли. Наше дело — работать. За работу деньги платят, а не за общение. Иди, нечего хныкать, мне еще поспать надо. Выкинь, Тимчук, дурь из головы. Осталось всего четыре месяца!
Рыбмастер лег на койку, натянул одеяло до самого носа и закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.
Судно двинулось к югу, стало жарче, духота размаривала, в каютах до предела включили кондиционирование, наслаждались холодом, по вечерам в томительные тропические ночи выходили на бак, смотрели на яркие и крупные незнакомые звезды.
— Ну вот, Тимчук, — сказал рыбмастер, когда вечером
