Таксопарк - Илья Петрович Штемлер
— Почем покрышка?
— За сотню отдам. Дешевле, чем в магазине.
— А стартера нет… для «Москвича»?
— Для «Москвичей» не держим.
Шкляр отошел. Казалось, сердце сейчас выскочит из его впалой груди…
4Края овального зеркала, точно рама картины, отделяли лицо Тарутина от кафельной стены. Теплая вода из крана ласкала ладонь.
Он слышал, как хлопнула входная дверь с характерным прищелком замка.
Ушла.
Но возвращаться в комнату не хотелось. Казалось, что звуки голоса Марины сейчас затаились и только ждут появления Тарутина, чтобы выскочить и вонзиться в него трескучей очередью… Он никак не ожидал ее прихода в восемь утра. И резкий звонок его удивил и напугал. Подумал: телеграмма от матери из Ленинграда. У нее такое здоровье, что ко всему надо быть готовым. Но едва он открыл дверь, как в коридор ворвался голос Марины, полный упрека и негодования… И лишь затем показалась сама Марина с копной черных, перекинутых на грудь волос, перехваченных у затылка красной лентой.
Стремительно миновав коридор, она вошла в комнату, чтобы наверняка убедиться, что там никто не скрывается, и лишь потом обернулась к Тарутину, обхватила ладонями его голову и, притянув, громко и коротко поцеловала, точно отсалютовала, точно награждала за то, что он ее ни с кем не обманывает. А Тарутин с тоской подумал, что все это надо кончать. И немедленно… Если сейчас не покончить, это будет продолжаться еще долго. Он не видел Марину давно. Не звонил. И вот она сама пришла к нему. Только с ее взбалмошным характером можно врываться в такую рань. Наверно, еще вчера вечером она, не видя Тарутина, и не думала о нем. А утром вдруг ей захотелось его увидеть…
— Послушай, Марина, нам надо серьезно поговорить.
— Запри дверь, дует. И я продрогла.
Тарутин вышел в коридор. Запер дверь. А когда вернулся, Марина уже была в постели. Непостижимо, как она все быстро делает…
— Нам надо поговорить, Марина.
— Прекрасно. Я подвинусь… И учти, мне надо успеть на работу.
Тарутин стоял посреди комнаты. В спортивном трикотажном костюме, который он успел натянуть на себя, услышав звонок…
Он видел, как одеяло вздыбилось на ее высокой груди и волосы сползли с подушки, блестящие и черные. Еще немного, и он уступит не только Марине… но и себе.
— Послушай, Марина…
— Господи, какой ты зануда. Не могу понять, что я в тебе нашла? Как ты справляешься с этой оравой шоферов?
— Плохо справляюсь… Притягательность наших с тобой отношений была в том, что мы не навязывали себя друг другу…
— Ты еще долго будешь болтать?
Марина рассерженно отвернулась к стене.
Сейчас или никогда!
Тарутин вышел в ванную комнату и запер дверь. Несколько минут он стоял, пытаясь справиться с волнением. Затем осторожно, будто боясь спугнуть давящую тишину, присел на край ванны. Тишина становилась все невыносимей. Казалось, она подталкивала Тарутина к двери… Он поднялся, открыл кран и подставил ладонь. Так он простоял довольно долго. Падающая в ладонь упругая струйка теперь удерживала его в ванной комнате точно магнитом. И когда хлопнула за Мариной входная дверь, Тарутин еще некоторое время продолжал держать ладонь под краном… Ему стало жаль Марину. Не надо было так резко, грубо. Столько лет тянулась их связь — хотя бы в память об этом. Однако все, что посылает человеку судьба, оценивается в зависимости от настроения в данную минуту. А настроение у Тарутина было неважное. Этот тридцативосьмилетний мужчина казался сейчас себе типичным неудачником. Широко расставленные темные глаза смотрели в зеркальное отражение, словно Тарутин наблюдал за каким-то незнакомцем, по странной случайности повторяющим все его движения…
Первым в кабинет директора вошел парторг Фомин.
«Теперь появится и председатель месткома», — подумал Тарутин. И верно. Дверь вновь приоткрылась, пропуская в кабинет маленького круглощекого Дзюбу. А если они приходили вдвоем, можно было с уверенностью сказать: будут жать на директора. Последний раз так было неделю назад. Весь сыр-бор разгорелся из-за художника-оформителя. Дело в том, что художник в таксомоторном парке не положен по штату, а комиссия райкома обратила внимание на плохое состояние стендов наглядной агитации — плакаты невыразительные, какие-то дикие физиономии пешеходов и водителей, кривые буквы, блеклые краски. К тому же исполнение плакатов требовало оперативности: вчера случилось происшествие, сегодня надо всех известить… Словом, художник был необходим. Фомин и Дзюба насели на Тарутина. А что он мог поделать? Весь штат укомплектован. Более того, недавний визит инспектора райфо обнаружил превышение штатных единиц вспомогательных рабочих и загонщиков автомобилей, занес это в акт, предложив «треугольнику» исправить положение в месячный срок. Хорошо приказывать! Когда одних только водителей, временно лишенных прав, в парке болталось человек двадцать, не может ведь их Тарутин уволить — сразу взбрыкнет тот же Дзюба, вот и приходится ловчить, всеми правдами-неправдами держать их в парке — кого дворником, кого смазчиком, кого загонщиком автомобилей. А тут еще художник… Кем Тарутин мог зачислить его в штат? Маляром? И так полный комплект, работы хватает…
Был один испытанный способ: премировать кого-нибудь из сотрудников, а деньги передать художнику. Обычно премию выписывали водителю, уходящему вскорости на пенсию. И водителю это было выгодно — пенсия в итоге увеличивалась…
На том и порешили, поручив Дзюбе подобрать кандидатов на «премирование». С тех пор прошла неделя, не меньше…
— Антон Ефимович! — воскликнул Тарутин, протягивая руку Фомину. — Я думал, вы уже в санатории…
— Через три часа самолет. Меня Дзюба чуть ли не с аэродрома вернул, — хмуро ответил Фомин.
Тарутин взглянул на розовощекого Дзюбу.
— Что же вы так, Матвей Харитонович? Человек в отпуске.
Фомин держался неестественно прямо в своем медицинском корсете под новым серым пиджаком. Толстяк Дзюба проворно уселся на диван и сложил на коленях полные руки.
— Так-так, — проговорил Тарутин, выдержав паузу. — Чем же объяснить столь экстренное совещание «треугольника»?
Он взялся за
