Неисправимые - Наталья Деомидовна Парыгина
— Не хочется учиться, — продолжал Эдик после небольшой паузы. — Химия, история, математика… Приходят учителя, объясняют, задают уроки. Зубрилы портят глаза над книжками. Я тоже раньше зубрил, а теперь не стал. Потому что не знаю, зачем это. Что я буду делать в жизни? «Герой нашего времени…» Лермонтов больше ста лет назад жил. Теперь другое время, и герои тоже.
— Это верно. Как же ты представляешь себе современного героя?
— Я не знаю. Ничего не решил. Может, лучше не думать. У нас многие ребята так живут — не думают. Придут из школы, покатаются на лыжах, сделают уроки и — спать. И каждый день так. А я думаю. Жизнь, например. Мы по биологии учили, что такое жизнь. «Форма существования белков, не находящихся в стадии разложения». Белки и все. А следующий урок был — литература «Смысл жизни в служении человека прекрасным идеалам…» Я нарочно записал. И не поймешь: то ли белки, то ли идеалы. Вы как считаете?
— Для меня тут нет противоречия.
— Нет?
— Конечно. Биологическая основа жизни ничуть не унижает человека. А вот презрение к идеалам превращаем человека в животное.
Эдик опять издал свой характерный смешок, взял с окна опавший с комнатного цветка листок, смял его…
— Скажи, Эдик, ты дружишь с кем-нибудь в школе?
— Нет.
— А Коля Рагозин и Борис — это твои близкие друзья или просто случайные знакомые?
— Друзья.
— Что-то сомнительно.
— Почему?
— Разве тебе не скучно с ними?
— Мне всегда скучно, и с ними, и без них. Но они мне нравятся, потому что не притворяются.
— Как не притворяются?
— А так. Они плохие, ну и не прикидываются хорошими. Захотели курить — курят, заговорили о женщинах — говорят, что думают. А другие притворяются. И я притворяюсь, поэтому я хуже их. Я тоже курю, только прячусь с папиросой, чтобы не увидела мать или учитель. И никого я не люблю. «Доброе утро, папа. Доброе утро, мама». А на самом деле они мне чужие. Они меня не понимают, они думают, я все еще маленький. «Эдик, вот тебе на кино». И суют десятку. Вот вы говорите: «Эдик, о чем ту думаешь?» Вам хочется знать, да?
— Да.
— А отец не спросит. Он бы подошел, сказал: «Эдик, мы с тобой мужчины, давай по-мужски поговорим». Нет, никогда. Ну и не надо.
— Ты ведь тоже можешь подойти к отцу: «Папа, давай поговорим».
В умных глазах Эдика мелькнула озадаченность.
— Не получится, — подумав, сказал он.
— Ты уверен в этом?
— Уверен. Для него все решено, он о своем заводе только думает, и ничего ему больше не надо. А я не знаю, как жизнь начать.
— По-твоему, Рагозин с Тараниным могут тебя научить?
Эдик вдруг покраснел. Видимо, я нечаянно попала в больное место. Он стыдился науки, преподанной друзьями.
— С чего началась ваша дружба?
— Так, ни с чего.
Он вдруг замкнулся, помрачнел, и мне не удалось вернуть нашей беседе прежний искренний тон.
— Ну, что же, Эдик, можешь идти, — сказала я.
— Разве вы не будете объяснять, что такое хорошо, что такое плохо? — с насмешкой спросил Эдик.
— Нет. Ты знаешь сам. И делаешь плохо потому, что это проще, чем делать хорошо. А ты непременно хочешь быть на виду. Или первым, или последним.
— С вами интересно поговорить, — снисходительно заметил Эдик.
— Приходи еще, когда захочешь. Я, между прочим, думаю познакомиться с твоими родителями, И побывать в школе.
— Не стоит.
— Ну, уж позволь мне самой решать.
— Решайте, — согласился Эдик и ушел.
3
Нилов сидел все так же неподвижно, держа на коленях свою шляпу и глядя вниз, и лишь изредка вскидывал на меня голубые близорукие глаза. В этих глазах был вопрос и растерянность и, пожалуй, недоверие.
— Эдик так говорил с вами? — спросил он, сделав ударение на слове «так».
— Да.
— Странно.
— Ваш сын одинок, у него нет друзей.
— Почему?
— Не знаю. Вероятно, его когда-нибудь сильно обидели. Впрочем, не могу утверждать, не знаю пока.
— Его никто не обижал, — сухо возразил Нилов.
— Вы можете не знать. Эдик проводит время с ребятами, которые вряд ли подходят ему в друзья. Мне кажется, он делает это назло кому-то.
Нилов сидит с видом жертвы, на бледном лице — выражение снисходительного внимания. Ничего не поделаешь, он вынужден слушать все, что ему говорят, хотя все это ему совсем не интересно.
— У Эдика переходный возраст. Через год — два, я полагаю, у него пройдет и эта порывистость, и страсть философствовать. Все встанет на свое место.
— Стихийное формирование взглядов не всегда дает хорошие результаты.
— Но ведь есть школа.
— Эдик выбился из нормального потока школьной жизни, он попал в водоворот и нуждается в помощи.
Нилов пристально посмотрел на меня.
— Я представлял себе работников милиции несколько иными, — задумчиво проговорил он. — Более грубыми, что ли. Но все-таки, не скрою, мне чрезвычайно неприятно, что милиция вмешивается в мою личную жизнь. Я был бы рад, если бы эта наша беседа была первой и последней.
— Не могу вам обещать, — возразила я.
Нилов помолчал, размышляя, по-видимому, стоит ли продолжать разговор. Все-таки он счел нужным кое-что объяснить мне.
— Воспитанием детей в нашей семье занимается жена. Она культурная и неглупая женщина. Может быть, ей даже будет полезно познакомиться с вами. Вот с ней вы можете поговорить о детях, она очень любит эту тему. Собственно, дети составляют единственную цель ее жизни. Ради них она бросила работу и посвящает семье всю жизнь. Да, вам стоит познакомиться, я ей скажу. А меня увольте. Я стараюсь быть хорошим мужем и отцом, но делать больше того, что я делаю для семьи, не могу.
— Если вы поймете, как нужно Эдику…
— Я — инженер, у меня ответственная работа, завод поглощает не только большую часть моего времени, но и все душевные силы. В особенности сейчас. Наш завод сильно отстал от современного технического уровня, и теперь, за какие-нибудь год — два, мы должны сделать огромный скачок вперед, — говорил Нилов тоном лектора, который не очень заботится о том, дойдут ли до слушателей его рассуждения, — просто он считает нужным высказать свою точку зрения и высказывает ее, а поймут ли — не его дело.
— Недавно я прочла в одной книге: «Производство не бог, чтобы ему приносить жертвы». Мне кажется, в этом изречении есть смысл.
— «Производство — не бог…» Любопытно. Но вряд ли верно. Производство требует жертв. Всякая творческая работа требует от нас не только разума, но и души, пота, крови… Всякая —
