Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева
Аминат, запыхавшись, взбежала на крыльцо, толкнула ногой дверь и нащупала под ковриком ключ от сундука. Но рука ее дрожала, и ключ долго не попадал в замочную скважину. Когда же наконец она просунула руку под тяжелую крышку, пальцы ее сразу нащупали прохладный и скользкий шелк платка, потому что не было дня, чтобы она с тайной радостью и надеждой не взглянула на эти платки.
Обратно она бежала еще быстрее. Молодые танцевали. Хамиз, увидев ее, хотела выскользнуть из круга, но женщины ее не выпустили.
Аминат остановилась, распахнула платок, как крылья, дважды встряхнула, чтобы распрямились кисти, и вопросительно посмотрела на женщин, вспомнив, что надо выбрать ту, которой выпадет честь накинуть платок на плечи невесты. Это должна быть самая удачливая, самая счастливая женщина, чтобы ее судьба передалась и невесте.
— Сделай это сама, Аминат, — тихо произнес кто-то над ее ухом.
— Да, да, сама, — подхватили и другие. — Разве найдется у нас в ауле женщина счастливее тебя, хоть ищи с фонарем в одной руке и с солнцем в другой. И с мужем живете как масло с медом. И четырех сыновей родила, один одного краше. Чего же еще можно пожелать невесте?!
Аминат не помнит, как вышла в круг. Руки у нее дрожали. Ноги подкашивались. Музыка смолкла, и в тишине громко прозвучал ее тихий голос:
— Доченька, пусть вся твоя жизнь будет светлой и чистой, как этот платок, и все дороги легкими, как эти кисточки. — И она, вскинув платок, белый, словно снежная вершина перед глазами, с кистями, вспыхнувшими на солнце, как струи родника, накинула его на голову смущенной Хамиз.
— Вуя, так и утонула в этой шали! — крикнул кто-то.
— Пусть доживет до той поры, когда волосы станут белыми, как эти кисточки, — пожелал другой.
И сразу снова заиграла зурна, звонко и дробно застучали палочки барабана. Чьи-то руки ударили о дно медного саргаса, и молодые продолжали свой танец.
Но уже что-то новое — смелое и горделивое — появилось в их движениях. Парни с завистью пожирали глазами Хамиз, коря себя за то, что упустили такую красавицу. А девушки, вздыхая, украдкой косились на Алибулата. Но молодые ничего этого не видели.
Они танцевали, принадлежа друг другу, упоенные своим счастьем. Облака и горы, деревья и только что покрытый крышей дом, их будущий дом, — все это кружилось и пело вместе с ними.
— Друзья! — перекрывая праздничный шум и музыку, выкрикнула Патимат. — Надо же открыть дверь в новый дом!
— Вай! — разволновалась Аминат. — А подарки-то, подарки! Чуть не забыла самое главное! — И она снова помчалась к дому.
Между тем три женщины, взяв в руки горячий хлеб и кувшин, полный воды, остановились перед входом в новое жилище.
— Пусть в этом доме будет вдоволь хлеба и для хозяев, и для гостей, — сказала та, что держала хлеб, и стала крошить ломти и разбрасывать по земле.
— И пускай кувшины не скучают по воде, — подхватила другая, обильно поливая землю водой из кувшина.
— Пусть в этом доме всегда будет свет и тепло. Да не гаснет огонь в очаге. И пусть никогда этот огонь не перерастет в пламя, обжигающее глаза, уничтожающее все живое, — торжественно заключила третья, высоко поднимая зажженную лучину.
…И это высокое, чуть наклоненное пламя, бьющееся на ветру как знамя, словно бы высветило до самой малой черточки прошлое Аминат. Она уже не чувствовала ни свежести вечернего воздуха, волнами наплывающего с гор, ни студеного холода озерной воды, ни тяжести прожитых лет.
Она видела себя счастливой и молодой. А каким послушным и легким ощущала она свое тело, когда поднималась по неструганым дощечкам наспех сколоченной лестницы-времянки, чтобы попасть в этот новый дом, еще не имевший крыльца, и закрутить вокруг поясов трех женщин веселые цветастые ситцы — свой подарок. Дом Алибулата! Каким он был солнечным и теплым. Сколько пропето в нем песен. Все сбылось, что пожелали в тот день женщины. Все, кроме одного. Огонь очага все-таки перерос в пламя, и дымное, чадящее это пламя сожгло, поглотило и ее счастье, и ее молодость, и самого Алибулата…
— Бабушка, бабушка! — настойчиво звал знакомый голос, с трудом прорвавшийся из сегодняшнего в ее прошлое, но не доходивший до сознания. — Бабушка, ну чего ты здесь сидишь? Мне же надо готовиться в дорогу.
Аминат очнулась и увидела, что она сидит на берегу озера, того самого, где прежде она так любила стирать белье, что уже сумерки и что рядом стоит ее внук Машид и безуспешно пытается достучаться до ее сердца.
Аминат почувствовала, как обжигающе холодна озерная вода, и, прямо-таки выдернув ноги из озера, стала торопливо вытирать их подолом платья.
— Вай, сынок, — говорила она, сразу все вспомнив, — ты пока никому не говори, что получил эту повестку.
— Почему, бабушка? — удивился Машид.
Старуха задумалась.
— Знаешь, сынок, — наконец проговорила она, — мне один человек сказал, что это была ошибка.
— Ошибка?! — разочарованно протянул Машид.
— Видишь ли, твой отец совсем слепой. И потому тебя не могут забрать в армию. Но не надо об этом никому говорить. Зачем нам лишние хабары.
— При чем тут мой отец? — удивился Машид. — Ты что-то путаешь.
— Ничего я не путаю, — обиделась Аминат. — Пошли скорее, мне надо в район.
— Зачем тебе в район?
— Ну… знаешь… хочу проведать Хамиз. Ей вчера сделали операцию. Говорят, вытащили из печени какой-то пузырь, наполненный камнями. Вай, вай, чего только теперь не делают! Говорят, Узлипат привезла этот пузырь, и Шапи собственными глазами видел в нем двести восемьдесят семь камней. Ты слышал?
— Конечно, но насчет двухсот восьмидесяти семи — это ты немного прибавила.
— Я? Прибавила? А зачем мне прибавлять, подумай сам? Разве я желаю зла Хамиз?
В такой мирной беседе они дошли до аула. Дома же Аминат, вместо того чтобы готовить внука в дорогу, стала сама собираться в райцентр.
X
КАК АМИНАТ ИСПРАВИЛА СВОЮ ОШИБКУ
— Вабабай! — воскликнула старая Аминат, выходя на крыльцо и вдыхая
