Когда взрослеют сыновья - Фазу Гамзатовна Алиева
— Дай бог, чтобы он был здоров! А если кто пожелает Машиду болезни, пусть его внукам никогда не бывать в армии, — сказала Умужат и поставила на землю кувшин, надеясь, что разговор будет долгим и интересным.
— Выходит, чужие люди знают о нас больше, чем мы сами, — снова поджала губы Аминат. — Я первый раз слышу, что Машида не берут в армию. И его мать, клянусь, ничего не знает. Она там готовится к проводам, а здесь люди уже списывают ее сына на тот свет.
Про себя же Аминат подумала: «Зачем я сделала эту глупость? Сама очернила своего внука! Чтоб ноги мои отсохли! Чтоб язык мой одеревенел! Теперь даже не придумаешь, как выкрутиться. Не скажешь же: я сама, старая дура, ходила к военкому просить, чтобы Машида не брали в армию. Позор! Позор всему нашему роду!»
Как сквозь туман видела она знакомые лица, с выражением притворного сочувствия, с огоньками любопытства в глазах.
Как сквозь толщу воды слышала, как ей казалось, неискренние, лживые слова…
— Мы же, Аминат, тебе не чужие. Мы очень переживали за Машида. Кто-то, видно, со зла пустил эту сплетню. А слова — что сухая травинка без корня, ветер так и разносит по свету. Но теперь ты нас успокоила, — говорила Умужат.
— Разве ж мы желаем ему зла? Пусть доживет и до того дня, когда проводит своих внуков в армию, — вторила ей Патасултан. — Эта земля, в которую я уж скоро уйду, знает, что я говорю чистую правду. И там, в жаровне Ахмедхана, я сразу заявила: «Это неправда», Еще моя покойная мать говорила, что мужчины вашего рода славятся своим мужеством, в редких случаях они умирали в постели. Мужчина из вашего рода никогда не доживет до такого позора, чтобы его освободили от службы в армии.
Эти слова огнем прожгли сердце бедной Аминат. Разъяренной тигрицей она бросилась на защиту своего внука:
— Вай! До чего некоторые любят сплетничать! Чем мой внук хуже других? Или он ростом не вышел? Или в плечах худ? Или, может быть, он хромой? Или глухой? Или немой? Или в моем внуке не бьется мужественная кровь его отца и матери? Разве те же люди, из чьих ртов сейчас вылетают эти сплетни, как стая черных воронов, разве они забыли, как я, Аминат, бабушка Машида, проводила в один день на войну орла и четверых орлят? А разве я когда-нибудь жаловалась на судьбу? — И Аминат окинула притихших женщин победоносным взглядом. — Война есть война. Спасибо, хоть Сурхай со своей женой Марией вернулись. Хоть и мало им осталось дышать родным воздухом, а все-таки похоронены они в своей земле. И мне осталось утешение — их сын Шапи… Хоть без света в глазах пришел Ахмади, а все-таки пришел. И мне досталось счастье дожить до его свадьбы. Так неужели вы думаете, сестры мои, что его сын будет уклоняться от защиты родины?
— Вабабай, Аминат! Как ты умеешь говорить — прямо душу выворачивает! — воскликнула Патасултан, как бы намекая, что за красивыми словами прячутся отнюдь не доблестные дела.
— Да эти сплетни и безъязыкого заставят говорить, и безногого танцевать, и безрукого хлопать в ладоши! — живо откликнулась Аминат, в которой еще не остыл боевой полемический жар. — Посмотрела бы я, как бы ты заговорила, если бы на твою чистую душу возложили такую напраслину. В армию не берут?! Надо же придумать! Вы еще увидите, как бабушка Аминат проводит своего внука.
С этими словами Аминат наклонилась над родником и зачерпнула воды.
«Недаром говорят, — рассуждала она про себя, — что, когда человеку суждено совершить глупость, ум его улетает из головы, как птица из гнезда. О чем я, окаянная, думала? А если еще Ахмади об этом услышит? Земля и небо, вы же знаете, не для того я это сделала, чтобы дома его спрятать, от трудностей уберечь, а чтобы в нашем роду был хоть один ученый мужчина. Я тут людей обвиняю. А разве они виноваты? Ведь я сама подсунула им жвачку. Ну что ж, сама ошиблась — сама и исправляй свою ошибку», — сказала она себе.
Аминат не помнила, как набрала воды, как дошла до аула. В лудильню Шапи она ворвалась со стонами:
— Ой, сынок, так у меня разболелся зуб, прямо глаз не могу поднять. Отвези меня скорее в район к зубному врачу.
— Бабушка, — изумился Шапи, — ты меня, конечно, прости, но… но… у тебя же нет зубов.
— Как это нет? — рассердилась Аминат и раздвинула губы, показывая два ряда ровных белоснежных зубов.
— Бабушка, — смущенно возразил Шапи, — но они ведь не могут болеть. Они же вставные.
— Вай, слышите, люди! — закричала Аминат, воздевая руки к закопченному потолку лудильни. — Теперь внуки пошли такие умные, такие грамотные, что лучше нас знают, что у нас может болеть, а что не может. Неужели тебе трудно отвезти свою бабушку в район! Кто ни попросит, всех возишь. А тут у твоей родной бабушки так болит зуб, мочи нет, а ты ей лекцию читаешь, — и Аминат застонала, схватившись за левую щеку.
— Ну хорошо, бабушка! — согласился Шапи. — Я, конечно, отвезу тебя.
Даже не спросив разрешения у врача Узлипат, он вывел со двора больницы «скорую» и, усадив Аминат рядом с собой на переднее сиденье, завел мотор. Но как только машина выехала на улицу, Аминат заволновалась:
— Останови, сынок! Я хочу пересесть туда, назад, где лежат больные. Знаешь, — смущенно призналась она, — не надо, чтобы меня видели в машине. Людям только дай иголку, они сейчас же вденут в нее нитку длиннее всех тропинок земли, притом не белую, а черную. Раньше, когда хуже жили, не были такими завистливыми, — вздохнула Аминат.
— Чему тут завидовать? Твоей зубной боли? — засмеялся Шапи, круто выворачивая руль и выводя машину на дорогу.
— При чем тут зубная боль? — повернулась к нему Аминат и тут же спохватилась: — Ой как болит! Дай бог, чтобы у тебя никогда так не болело сердце, как у меня зуб. Ну останови же свою машину на минутку. Я пересяду назад. А то еще подумают, что я еду в военкомат просить за своего внука Машида, чтобы его не брали в армию.
«Вот оно что! — сообразил Шапи. — Неужели она за этим едет в район?»
Но Аминат тут же рассеяла его сомнения.
— Люди не думают о грехе, говорят что попало! — вздохнула она. — Наперекор злым языкам я хочу проводить его как следует. Может быть, судьба продлит мне дни, и я снова накоплю денег, чтобы, когда я умру, вел могли как следует
