Анатолий Буйлов - Большое кочевье
От хохота пламя свечи угрожающе выгнулось и затрепетало.
— Ну, Аханя, вот Аханя… — покачала головой Иванова. — Не думала я, что ты так умеешь шутить…
— Ему хорошо над другими подшучивать, — заметил Ганя, — его жена вместе с ним кочует, никуда он ее одну не отпускает, а вот Шумкову не до шуток. Вы заметили, что Василий грустный сидел, когда мы смеялись? Жена-то у него молодая в поселке, а вдруг и к ней какой-нибудь мужчина подкрадется… Слышь, Василий?
Опять смеялись, но теперь уже подшучивали над Шумковым, а потом добрались и до самого Гани.
— И смех, и грех с вами, — сказала наконец Иванова, вставая на затекшие ноги и морщась от боли.
— Что, отсидела? — спросил Фока Степанович. — Надо было привезти тебе из кабинета мягкий стул, — и добавил укоризненно, когда Иванова была уже у порога: — Это с непривычки, редко бываете у нас, забываете нас, Наталья Петровна, забываете.
— Да все некогда, Фока Степанович, то одно, то другое, а до вас пока доберешься… Вы оленей не забудьте покараулить.
— Не забудем, — сердито отмахнулся Фока Степанович. — Некогда им! Но чистую прибыль подсчитывать от оленеводства время находите!
Едва лишь над тайгой забрезжил холодный голубой рассвет, люди пришли к коралю. Николке удалось поспать только под утро, и поэтому, ежась от холода, он то и дело позевывал. Пока пастухи обсуждали что-то с забойной бригадой и с председателем, он обошел кругом весь кораль, представляющий собой круглую изгородь диаметром метров сто пятьдесят, разделенную внутри через центр двумя заборами-лучами, сходящимися к небольшой круглой камере, сколоченной из вертикально поставленных и плотно пригнанных друг к другу столбов. В камере виднелись три двери, каждая вела в один из загонов-отсеков, два из которых были пусты. Третья дверь, самая широкая, с небольшим жердяным открылком, выходила на самый большой отсек кораля, в котором стояло стадо. Назначения этой круглой камеры Николка не знал, но смутно предполагал, что каким-то образом все олени будут пропускаться через эту камеру и оттуда попадать в пустые загоны.
Николке не терпелось все это увидеть. Нетерпеливо были настроены и все остальные люди — посовещавшись, они торопливо перелезли через изгородь внутрь кораля. Ганя, Шумков, Аханя и Иванова взобрались по жердям на стену камеры и, умостившись там на торцах столбов, взяли ученические тетради, блокноты и выжидательно повернули лица к стоявшей внизу толпе.
— Ну, что, можно начинать? — спросил Костя и, не дожидаясь ответа, подозвал Николку.
Они перелезли через короткую невысокую изгородь, подступающую к широкой двери. Не говоря ни слова, Костя поставил Николку в угол, открыл дверь так, что она уперлась краем своим на изгородь, и он оказался зажатым дверью в угол.
— Когда крикнут, откроешь дверь и стой за ней не шевелясь до тех пор, пока снова не крикнут, тогда изо всех сил захлопывай дверь и сразу на засов. Понял? Ну и действуй. Оставь дверь открытой.
Сквозь жерди Николка увидел, как вереница людей вклинилась в стадо и вдруг, развернувшись цепью, полукругом, отколола от стада с сотню оленей и с дикими криками стремительно погнала их к открылку. Вот обезумевшие олени галопом врываются в открылок, мчатся вдоль него к открытой двери камеры, залетают, толкая друг друга, в камеру, ищут выхода и, не найдя его, пытаются повернуть назад, но это уже невозможно: все новые и новые обезумевшие олени лезут в дверь, набиваются в камеру, а сзади истошно кричат и размахивают руками загонщики.
— Закрывай!! — одновременно кричат несколько человек, и Николка изо всех сил толкает дверь, наваливается на нее плечом, задвигает засов.
В камеру набилось десятка два оленей, остальные, прорвав цепь погонщиков, убежали назад в стадо. Трое из бригады забойщиков вошли в камеру, пастухи тотчас взобрались наверх камеры. Полез и Николка.
Олени в камере испуганно таращили глаза, лезли друг на друга, поднимались на дыбы, опираясь на стенку, но копыта соскальзывали с вертикально поставленных обструганных бревен, а круглая форма камеры не позволяла животным напирать в какую-нибудь сторону.
Учетчики, отметив общее число оленей в тетрадях, принялись разбивать их на группы, отмечая важенок, телят, годовалых евханов, мулханов, чалымов и корбов-быков. Среди попавших в камеру оказалось только два чалыма-кастрата. Аханя указал на них, и забойщики, с трудом протискиваясь между оленей, ловко отстраняя лица от колышущегося кустарника рогов, вытолкали чалымов в одну из дверей. Для остальных оленей настежь открыли другую дверь, в которую они ринулись без принуждения. Как только камера опустела, эту дверь закрыли. В левом загоне, ища выход, метались два чалыма-кастрата, в правом, более обширном загоне бродили, потряхивая рогами, олени-«счастливчики» из общего поголовья.
— Николка! Открывай дверь!
Он спрыгнул. И все повторилось: «Закрывай! Открывай!»
Стоять за дверью было легко, но совсем неинтересно. Зная, что Худяков не любит бегать, Николка, улучив момент, подозвал его и предложил свое место. Худяков, не скрывая удовольствия, согласился.
Николка бегал с азартом, кричал до хрипоты, и не потому он так старался, что желал показать себя перед посторонними с лучшей стороны, этого у него и в мыслях не было. Привык он работать с полной отдачей сил, унаследовав эту черту характера от матери. Когда же его хвалили и советовали поберечь силы, он старался еще больше.
Через каждый час люди делали короткую передышку — сдергивали с потных голов малахаи и шапки, присев на корточки, курили, вяло переговаривались.
Над разгоряченным стадом висел туман, в лучах заходящего солнца он был похож на скомканный розовый тюль. Терпкий запах оленьего мускуса густо стоял в воздухе, всюду на истоптанном снегу валялись клочья шерсти. Стадо тревожно гудело.
Первый день корализации закончился в сумерках. Учетчики уже не могли разобрать в темноте камеры, где чалым, где корб, да и озябли — терпенья нет! Карандаши из пальцев вываливались, не выручали и меховые перчатки. Загонщикам, напротив, было очень жарко, хоть раздевайся донага — и в снег! Давно иссяк у Николки азарт, язык отяжелел, ноги ослабли, мелко дрожат, подгибаются. Другим не легче: бредут люди устало к палаткам, шаркают подошвами о снежные колдобины. У одного только Худякова походка была легкой, но лицо тоже казалось усталым. «Притворяется», — усмехнувшись, подумал Николка.
На второй день загонять оленей в камеру стало намного трудней. В корале было больше простору, олени часто прорывались сквозь цепь загонщиков и убегали в дальний конец кораля, приходилось вновь отбивать их от стада. Теперь в камеру удавалось загонять не более дюжины оленей. Все чаще слышалась крепкая ругань загонщиков.
Но особенно трудным оказался заключительный, третий день, когда оленей в общем загоне осталось сотни полторы. Маленький табунок стремительно носился по обширному загону, неуловимый, точно капля ртути в большой пластмассовой коробке. Олени упорно не желали забегать в камеру, прорвались сквозь густую цепь загонщиков с таким решительным видом, точно за ними гналась волчья стая.
Наконец пастухи принесли мауты. Пойманного оленя силой волокли в камеру и оттуда выталкивали в одну из дверей. Потом кто-то предложил привязать маут за заднюю ногу оленя и таким образом гнать его в камеру. Олень шарахался в стороны, пытался прорваться в кораль, но люди шли на него плотной цепью, и он опрометью заскакивал в открытую Худяковым дверь.
К обеду через камеру пропустили всех оленей. Корализация закончена! Загонщики устало и нетерпеливо поглядывали на учетчиков, которые все еще сидели наверху и что-то возбужденно обсуждали, потряхивая своими тетрадками. Наконец они подошли к загонщикам. По тому, как улыбались Шумков и Аханя, Николка понял, что все благополучно.
— Ну как, бригадир, много оленей потеряли? — нетерпеливо спросил Шумкова долговязый камчадал.
— Пятьдесят голов лишних! — радостно и торопливо объявил Ганя, словно опасаясь, что это известие сообщит кто-то другой.
— Ну, молодцы, пастухи! — торжественно сказала Иванова. — Хорошо потрудились, хорошо! Спасибо вам.
— Спасибом, Наталья Петровна, не отделаешься — из спасиба шубу не сошьешь, — шутливо сказал Фока Степанович.
— Будет вам и шуба, — пообещала Иванова.
В тот же день забойная бригада выпустила из кораля чалымов и погнала их на забойную площадку, находящуюся в сорока километрах от кораля, недалеко от поселка. Для того чтобы забойные олени не соединились со стадом, пастухи решили продержать стадо в корале еще одну ночь.
Вечером Иванова собрала в своей просторной шестиместной палатке всех пастухов.
— Ну как, все собрались? — спросила председатель, когда пастухи расселись.
— Все, конечно, — ответил Шумков.
