Васюган-река удачи - Вениамин Анисимович Колыхалов
Приемщик таращил на воительницу красные, воспаленные глаза, морщился, кривил губы. Резко взмахивал рукой возле небритого смуглого лица. Невозможно было понять — отмахивался ли от комаров или отсекал напрочь обвинительные слова въедливой симпатичной поварихи. Он уже привык расхлебывать густую кашу, заваренную на берегу судоводителями. Смирился с их возмущением, нареканием, угрозами.
Лия устроилась кладовщицей. В великоватых сапогах, с облупленным от солнца и ветров носом, порывистая в движениях, носилась по береговой грязи. Зубатилась с грузчиками, крановщиками, капитанами теплоходов, спешащими любыми путями избавиться от трюмных и палубных грузов, опустошить их, выбросить на берег привезенное добро и скоренько уйти в обратный порожний рейс.
Скуластый, толстогубый стропальщик, не выпуская изо рта папиросы, спросил однажды Лию при многих рабочих:
— Комсомолка, поди?
— Комсомолка. Ну и что?
— Сразу видать — е-дей-ная… лозунгами шпаришь…
— После обеда эти трубы перештабелюете. Под низ бревна. В грязь укладывать не позволю.
— За переделку двойную оплату по наряду.
— Одинарную сперва честно заработай.
— Слушай, краля, приду сегодня в балок потемну — не обмани моих надежд.
— Будь уверен, не обману.
Засыпая в полночь, Лия услышала возню у двери, бормотание, настойчивый стук. Подруга по соседней койке уже спала. Кладовщица разбудила: «К тебе ночной гость?» — «Нет».
За дверью послышалась разудалая песня. От нового стука вздрогнул балок.
Лия «обула» правую руку в еще не просушенный сапог, сбросила крючок. Резко распахнув дверь, изо всей силы боксанула резиновой «перчаткой» ночного посетителя. Хотела попасть в вытянутый подбородок, не рассчитала: отштампованная тугая подметка в соединении с грязным каблуком прогулялась по всему лицу.
Наутро стропальщик виновато прикрывал рукавичкой-верхонкой багровый, распухший нос. Косился на кладовщицу, был молчалив. В бригаде стропальщиков-грузчиков за ним прочно зацементировалась кличка Не Обмани Моих Надежд.
Несколько дней ходила Лия с тяжелой гайкой в кармане. Размышляла: «Полезет драться — в обиду себя не дам». Не лез. С воловьим упрямством штабелевал трубы, не ударив ни одну «в грязь лицом».
Однажды Лия подошла к насупленному парню, повинилась:
— Прости за удар… в моей ручонке какая сила… хотела двойной тягой…
— Да, ладно… чего уж… И ты прости: не так о тебе подумал. Другую бы отметелил. Тебя стыдно трогать — симпатяга, глазами сильно блестишь…
В одну из весен темный Васюган вздулся, посуровел. Земля будто окликнула коричневую лесовую воду, и она властно пошла на зов, удивляя устойчивой прибылью, напористостью и мощью. Шумел и шумел нудный, многодневный дождебой, топил сверху. Снизу ему подсобляла река.
Чего опасались все — случилось. Вздыбленная вода затопила поддоны с кирпичом, сваленный в кучу цемент, глинопорошок, соль, приготовленную для бурения. Бочки с хлористым калием проржавели, из них вымывало содержимое. Никто не ждал наводнения. Природа не брала в расчет людские просчеты. Плыли по Васюгану в обратном порядке, каким их доставили сюда теплоходы, сборно-разборные дома, пакеты пиломатериала, рассыпанный брус, мешки из-под буровой соли. Белела на поверхности воды отравленная рыба.
Не крикнешь Васюгану: остановись, черт, куда прешь?! А хоть и крикнешь — не послушает. Кто его сейчас осадит, ужмет в берегах?
Что могли — спасали от наводнения. Не хватало техники, людей, могущих противостоять натиску по-пластунски ползущей воды.
Видя насупленное лицо, влажные глаза кладовщицы, грузчики утешали:
— Не горюй, Лия! Чего не случается средь болот. Ведь освоение края идет. Все, что надо списать, — спишут. И что не надо — спишут. Под шумок беды на убытки пойдет… Да-а-а, оконфузил нас Васюган, страшно оконфузил.
До конца июля конфузила людей петлястая таежная река.
Не Обмани Моих Надежд радовался разгулу стихии. Анекдотничал. Острил. Хохотал. Подтрунивал над кладовщицей:
— Теперь не расхлебаешься за унесенные водой миллионы! Васюган некрещеный. С него спроса нет. Задумалась чего? Думай не думай, а на твое личико тоже лягут морщины в клеточку. Был у нас в зоне мужичок раздумчивый. Все, бывало, ходит-ходит по камере. Я ему втолковываю: «Ираклий, вот чего ты, как маятник, мельтешишь, время в заблуждение вводишь? Думаешь, если ходишь по камере, то не сидишь?! Сидишь, как миленький. И срок твой от этого на убыль не идет. Судьбу еще никто не обхитрил…». Давай, Васюганище, поддай еще хорошенько! Пусть знают людишки, как без причала жить у реки.
Лия ненавистно посмотрела на болтуна.
— Неужели тебе не жалко унесенного добра?
— Жалко у пчелки бывает. Да гори все синеньким огоньком, тони все по горло — не вздохну, не охну. Река весенне-летний проминаж делает. Ей весело. Отчего мне грустить?!
— Сгинь с глаз моих! Плохо твою рожу подметкой опечатала.
— Не вводи мою душеньку во грех — не поминай старое. Позолоти лучше ручку. Погадаю — ждет, ли тебя второй брак.
Рабочие слушали-слушали и предложили с издевкой:
— Чего тебе лапу грязную золотить?! Сходи еще разок, посватайся к Лие. Без гадания узнаешь, что к чему.
— Стропаля-стропаля! — упрекнул говорун товарищей, — видать, застропила вас кладовщица крепко. Всегда ее сторону держите.
4
Тараним обские волны носом безустальной самоходки. Ночью идем под крупными звездами. С ними весело, охотно перемигиваются бакенные огни и зажженные по ритуалу ночи лампочки проходящих судов.
Дизель бодрствует. Не спится и мне в отведенной каюте. Встаю. Иду в рубку. Абрамцев выстаивает самую трудную капитанскую вахту — с полуночи до четырех часов утра. У штурвала стоит подтянутый, чисто выбритый, в отглаженной рубахе. Моей бессоннице рад. Просто сердечно советует:
— Не ложитесь до утра. Сон заодно со старостью действует. Спишь — стареешь шибче.
— Не слыхал о таком открытии.
— Точно говорю… — И тут же начал о другом — Вот я спервоначала думал: жизнь — простушка. Чего с ней деликатничать? Живи. Пой. Веселись. А начнет иногда судьба коленца выкидывать — тошно делается. Были годы — жил я только для брюха, для своего мещанского «я». Одевался с иголочки. Брючата, свитер, ботинки, дубленочка — все импортное… Но вот подкатил срок — душа моя тоже есть-пить запросила. Долгое время морил ее голодом. На пайке суровом держал. Пузо гладкое, душа гадкая… Повелел себе: стоп, Яшенька! Задний ход. Займись-ка собой, не оставляй свою божью душу в кювете… Пусть мои излучины жизни извилистые, неширокие, по я по ним порожняком идти не хочу… Ну занялся своей душой и чую: не могу с нею совладать. Хочу одно — делаю другое. А все оттого, что у всякого человека двойник есть. Каждый несет в себе себя и чужого. Чужак для других живет, показывает, чего
