Пространство и время - Георгий Викторович Баженов
«Не хочу я никого».
«Все мы такие благородные. А потом вместо понимания одна злоба выходит. Ты думаешь, бывшая жена моя хоть немного виноватой себя считает? Как бы не так! Она меня же еще ненавидит. А за что? А за то, что из-за меня, из-за бумаг разных унижений пришлось пережить вот так. Развод — это еще и унижение, ты не думай. Да муж теперь чуть что: «Не нравлюсь? Ну и катись к своему суженому! Он тебя пожалеет…» У мужика всегда фора есть: была уже замужем, значит, нечиста, нечего из себя благородную корчить, цыц мне! Я знаю, знаю, живет она с ним, по-разному живет, а меня продолжает ненавидеть. Просто за то, что я у нее был. За одно за это. За то, что отравляю жизнь до сих пор. Для нового мужа ее я как укор, как удобный предлог, из-за которого из нее можно вить веревки. Понимаешь ты это?!»
«Это значит, ты на меня плюешь — и ты же еще обо мне и заботишься?»
«Видел я дур, но такую… Что тебе бумага-то даст? Ты со мной из-за чего живешь — со мной жить хочешь или чтоб только бумагу получить? Чтоб бумагу — тогда хоть сейчас проваливай. А если со мной живешь — так живи хоть до смерти самой, не обижу».
«Господи, как хорошо-то мужикам! Что б ни было, а им всегда выгода. И нас же еще оплюют!..»
Был тут какой-то заколдованный круг, из которого Томка не знала выхода. Понимала, иной раз очень даже отчетливо и ясно, что есть в словах Михаила своя правда, не ищет он своей выгоды, не хочет обмануть ее или оставить ни с чем, нет, конечно, ничего этого у Михаила и в мыслях не было. Он был намного старше Томки, больше видел, больше знал, жизненный опыт достался ему не из чужих рук, и больше всего на свете он боялся разных условностей, формальностей, из-за которых, по его мнению, случаются самые большие беды и несчастья. Отношения людей должны строиться на правде чувств и мыслей, все иное привносит в жизнь только боль, разочарования, обиды, крах…
Но эта правда, интуитивно догадывалась Томка, была чересчур идеальной, как бы не жизненной, как бы не настоящей, потому что жизнь невозможно построить только по принципу. Она брала свою жизнь: получалось, что хоть она и согласна с правдой Михаила, собственная ее правда была в чем-то иной, пусть глупей, но для нее реальней, нужней. Она хотела жить с Михаилом и жила с ним, но свобода их отношений не раскрепощала ее, а наоборот — как бы закабаляла. В любую минуту она могла уйти или уехать куда угодно, это правда, но именно это-то и отравляло жизнь. В любую минуту то же самое мог сделать и Михаил, и значит — не было никакой прочности в этом, казалось бы, таком свободном, таком современном их союзе. Для Михаила это было естественной правдой, только по этой правде и можно строить настоящие, а не лживые отношения, а для нее это было вечным страхом, страхом потерять эту жизнь, эту любовь, для которых не было никаких гарантий. Михаил и через десять лет может строить свою жизнь с другой женщиной на такой же основе, а с ней, с Томкой?.. Кому она нужна будет, постаревшая, увядшая, вылинявшая, огрубевшая, изуверившаяся во всем? И значит, свобода, о которой говорит Михаил, хороша для женщин только до определенного возраста, а что потом? Где гарантия, что Михаил не бросит ее? Где гарантия, что она может чувствовать себя нормальной семейной бабой — ну, хотя бы чтоб захотеть ребенка, чтобы родить его не в свободе, а в семье, в которой отец ребенка был бы не просто мужиком, который может отвалить от них в любую секунду, а — мужем, оплотом, надеждой семьи? Конечно, Томка понимала, сейчас-то она еще может уйти куда ей вздумается, но в том-то и дело, ей никуда не хочется, ей был дорог единственно Михаил, а вся прежняя жизнь была призрачной, как бы не имевшей для нее нынешней особого значения, но вот куда она пойдет позже, если вдруг действительно придется уходить?
В общем, поняла Томка: бабам свобода не нужна, может, каким другим и нужна, а ей — нет, ее свобода измучила вконец, и пусть она дура, пусть ненормальная, пусть примитивная и недалекая, но ей хочется уверенности в жизни, а свобода ей этой уверенности не приносит, и значит, свобода эта, будь она трижды проклята, ей вовсе не нужна.
…Они сидели, пили чай мирно, по-семейному, но у каждого в голове были свои мысли, свои раздумья. И Михаил наконец не выдержал, спросил:
— Ты что надумала-то? Уж не всерьез ли замуж собралась?
— А если и так? Тебе-то что за дело? — Ох и нагло же она смотрела ему прямо в глаза.
— Ну, это дело, конечно, твое… — запыхтел Михаил. — Ты мое мнение знаешь… Парень-то хоть хороший?
— Вот такой! — подняла Томка большой палец. — Плохие-то с шампанским разве ходят?
— Заладила: шампанское, шампанское… Он бы еще цветы принес.
— А что, и не отказалась бы!
— Мало тебе горшков твоих! Всю квартиру в цветник превратила. Базар какой-то. Дышать нечем…
— Водкой, конечно, лучше дышать. Сподручней. Ну, как же… Она ведь — на спирту.
— Сама-то что, давно водку пить перестала? На шампанское перешла?
— Да с тобой не то что водку… с тобой одеколон начнешь пить.
— Ну вот и мотай к своему жениху! — Михаил в сердцах опрокинул чашку с чаем, чай густо разлился по столу. — А то это ей неладно, то… — Михаил отшвырнул табуретку в сторону и злой выскочил из кухни. Слышно было, как он бубнил что-то в ванной под журчание водяной струи.
«Ничего, пусть побесится, ему полезно…» — с радостью, даже с какой-то злостью, которых и не ожидала от себя, думала Томка.
«Замуж ей захотелось! Ну и черт с ней! Пожалуйста! Не жалко!» — тоже в злобе думал Михаил и, хлопнув дверью, вышел из ванной.
— Хоть завтра можешь мотать к нему! — крикнул. — Хоть сегодня! К чертовой матери!..
— Распетушился! — тем же криком ответила ему Томка. — «Ты свободна, можешь делать как тебе захочется…» — язвительно передразнила она его. — А как до дела дошло — не очень-то, оказывается, душевный да распрекрасный стал. Все вы на словах хороши!
