Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый
Алеша Сидорин, как всегда в бушлате и морской фуражке, остановился в удивлении, увидев под старым тополем Назирова.
— Что такое, товарищ начальник?.. — пошутил он. — Почему в такой мелкой бухте якорь бросил? Разве не видишь — подводные камни… Подует ветер, и твой корабль сейчас же получит пробоину. Вставай в кильватер, пошли.
— Иди, я сейчас…
Матрос подмигнул.
— Ждешь?
— Алеша!
Сидорин усмехнулся и поднял указательный палец.
— Вон, смотри, ветер с моря… Матросу все секреты раскрылись… Вечером еще успеешь повидать, не убежит. А сейчас… — сказал он уже тише, — каждый прохожий на тебя смотрит. Знаешь, какая баталия поднимется. Берегись бабьих языков.
В ту же минуту тревожно бегающий взгляд Назирова поймал вдали красно-желтый с зеленым платок. Гульчира! И он, не отвечая Сидорину, бросился навстречу, протянул руку. Но Гульчира, высоко подняв голову, прошла мимо, будто не замечая его, и подала руку приподнявшему шляпу Гене Антонову. Рука Назирова повисла в воздухе. И тут Сидорин увидел — к Назирову спешила другая женщина. Подойдя, она прильнула к его рукаву.
— О бог морей! — воскликнул Сидорин сочувственно, но не без насмешки, и своей походочкой вразвалку направился к проходной.
Перед Назировым стояла сияющая Идмас. Темно-синий костюм хорошо облегал ее стройную фигуру. На голове была легкая шляпка с белым пером, слегка колеблющимся от слабого утреннего ветерка. Улыбающиеся губы ее напоминали только что раскрывшийся цветок шиповника, длинные подведенные ресницы были томно полуопущены, будто не решаясь разом открыть собеседнику всю притягательную силу прячущихся под ними огромных глаз.
— Ай, кто это так обидел моего маленького мальчика? — сказала она Назирову милым, тоненьким голоском.
Невозможно было оттолкнуть женщину, которая обращается к тебе с такой нежной ласковостью в голосе, ей можно было только подчиниться. Поймав себя на этой мысли, Назиров растерялся.
— Ну что с вами делать, Азат Хайбуллович? — продолжала мурлыкать Идмас. — Почему вчера бросили нас? Разве можно так? Хорошо еще, что я не умею обижаться.
Чувствуя всю неловкость создавшегося положения, смущенный устремленными на них со всех сторон взглядами, стремясь как можно скорее избавиться от Идмас, все еще державшейся за рукав, Назиров отстранил ее руку, но Идмас, воспользовавшись этим коротким мгновением, успела ответить многозначительным пожатием, заглянув ему в самые глаза. Все это было проделано настолько молниеносно, что даже самому внимательному наблюдателю не к чему было придраться, но сколько страстного томления было в этом пожатии, как многообещающ был этот взгляд!
«Вот смотри и учись, — как бы говорил он, — ведь я же никого не боюсь! Так тебе ли, мужчине, стесняться. Не бойся, со мной не пропадешь. Я умею любить жарче иных девушек. Гульчира — девушка красивая, пылкая, но куда ей тягаться со мной!..»
Назиров вздрогнул.
— Простите, — пробормотал он, не соображая, что говорит.
Тут к ним подошел муж Идмас Аван Акчурин. Назиров готов был провалиться сквозь землю, но Идмас не растерялась.
— Аван, — защебетала она как ни в чем не бывало, улыбаясь мужу. — У Азатика большая неприятность: поссорился с любимой. Я его учу, как угождать нашей сестре, да что-то не очень толковый ученик, — рассмеялась она.
— Девичья память короткая, Азат, — улыбнулся Акчурин. — Поцелуешь вечерком — все забудется…
— Вот-вот, я ему то же говорю… — подхватила Идмас и, смеясь уголками глаз, бросила многозначительный взгляд на Назирова.
На заводском дворе, отстав немного от мужа, Идмас шепнула:
— Ну, что ты так растерялся… Будь смелей. Он теленок… все равно ничего не поймет…
Назиров ушам своим не поверил. Втянув голову в плечи, он поспешно свернул к своему цеху. Он вошел туда не через основную дверь, а через большие ворота литейного цеха. Надо было хоть немного отдышаться, собраться с мыслями. «Он теленок…» Сказать так о муже!
Смена еще не начала работу. Назиров торопливо зашагал по цеху, напуская на себя деловитую озабоченность.
Майя Жаворонкова, Саша Уваров и Баламир Вафин прикрепляли к барьеру мостового крана новый лозунг. «Товарищи рабочие, инженеры и техники! Превратим свой завод в передовое предприятие страны», — прочел Назиров. И ему стало не по себе от сознания, что он так далек от всего этого в данную минуту. По стенам тоже были развешаны новые плакаты и лозунги. Одни призывали беречь минуты рабочего времени, потому что из минут складываются часы. Другие гласили, что брак — бич производства, третьи — что бракодел вредит не только себе, но и государству. Много было небольших плакатов, исполненных заводскими художниками-любителями. Среди них Назиров увидел дружеский шарж на Сулеймана Уразметова. В надетой козырьком назад фуражке, тот, склонившись с лупой в руках над станком, искал «секреты вибрации». А вот Андрей Павлович Кукушкин. Лица его почти не видно из-за огромного букета цветов. Вот похожий на медвежонка Саша Уваров, поднимающий на пальце огромный картер. Не забыли и пьянчугу Аухадиева, и бракодела Лизу Самарину.
Был и еще один плакат, который заставил Назирова остановиться — большой трехцветный типографский плакат — фотография Гены Антонова у токарного станка. Внизу вершковыми красными буквами напечатано: «Осваивайте передовой метод Геннадия Антонова!»
Назиров долго смотрел на станок на плакате, на резец в руках Антонова, но сколько ни смотрел, не мог понять, в чем же его новаторство. Зато о многом говорило лицо Антонова. Он улыбался, готовый, казалось, вот-вот панибратски подмигнуть начальнику механического цеха. Во взгляде, в улыбке читались ум, но вместе с том и некоторая хитрость. Назиров обратил внимание еще на одну вещь: на рисунке Антонов был без усов. Значит, плакат сделан не теперь, должно быть, с прежнего места работы хранился у него.
«Как мог согласиться Антонов повесить этот бессмысленный плакат?» — возмутился Назиров. Впрочем, что ж тут удивительного, если принять во внимание, как много шумит об этом, совсем недавно принятом на завод токаре-новичке директор, а за ним и еще кое-кто, как силятся искусственно продвинуть его в новаторы, пытаясь противопоставить его всему коллективу цеха. А вспомнив, как Гульчира первая подала ему руку, Назиров и вовсе загорелся ненавистью к этому щеголю.
«Вопрос ясен… — терзался он. — Новый директор растит себе свояка… Вот почему он из кожи вон лезет, старается сделать из Антонова новатора. Правду, оказывается, говорят, будто директор, пригласив на завод, пообещал Антонову, что даст ему квартиру и невесту в придачу. Дерево без ветра не шумит…»
От этих невеселых мыслей Назирова оторвал раздавшийся за спиной голос:
— Что, и ты, товарищ начальник, обратил внимание на этого красавчика, га?
Обернувшись, Назиров увидел Сулеймана Уразметова.
Когда Антонов пришел в цех, Сулейман Уразметов, да и не он один, тишком, чтобы тому незаметно было, стал приглядываться к работе «знатного токаря». Токари — они вроде бы как художники — ценят красоту отделки, точность, искусство, виртуозность, с какой сделана деталь, и не почитают за унижение, если приходится склонить голову перед золотыми руками. Но, прежде чем дать высокую оценку, они кропотливо, ревниво проверяют качество работы. Стреляного воробья на мякине не проведешь, так и их — ни на какие увертки не возьмешь.
И хотя работу Антонова хаять не приходилось, но не видно было и того, чтобы он чем-то выделялся среди остальных. То было мнение не одного Сулеймана, но и большинства токарей. А Назирову, мозг которого был затуманен неожиданно проснувшейся ревностью, почудился в этих словах Сулеймана какой-то подвох.
— Да, Сулейман-абзы, как видите, — протянул он с кривой усмешкой, — только сдается мне, кое-какие отцы, имеющие взрослых дочерей, куда раньше меня обратили на него свое благосклонное внимание.
И, избегая встретиться со стариком глазами, ушел.
— Та-ак! — сказал Сулейман, глядя ему вслед. — Наговорил с три короба, ишаку на клецки…
Завыла сирена. Сулейман подошел к своему рабочему месту и, с сердцем толкнув рубильник, включил станок.
4Ровно в восемь Муртазин вышел из дому. У подъезда его ждала старенькая «победа» с Петушковым у руля. Она показалась Муртазину настолько потрепанной и жалкой, что у него даже сердце заныло. Невольно явственно представился изящный, застланный дорогим ковром автомобиль с белыми шелковыми шторками, что ежедневно приезжал за ним в Москве и встречал веселой музыкой.
Муртазин поздоровался с любезно открывшим дверцу Петушковым и сел рядом. Впервые он по-настоящему разглядел своего шофера. Василию Степановичу Петушкову было уже под сорок. Но синие глаза под белесыми бровями и мягкий взгляд сильно молодили его, а верхняя губа, рассеченная осколком на фронте, потешно подрагивавшая при разговоре, делала его похожим на разобиженного парнишку.
