Старшая сестра - Надежда Степановна Толмачева
— Да, девятый, — шепнула Лиза, оглядываясь на спящего мужчину: она немного стеснялась этого разговора.
— Ну вот, видите, девятый. А дорога есть дорога — где тряхнет, где качнет…
— Нет, у меня в конце месяца должно быть, не раньше. Так и в консультации мне сказали.
— Хорошо, коли так, — сказала с некоторым сомнением женщина.
Вечером начался теплый майский дождь. Он, косой и мягкий, мыл вагонные стекла. Мелкие капли слезинками ползли по стеклу.
Лиза весь день ничего не ела и сейчас не хотела есть. Начались опять боли. Морщась, она присела рядом со спутницей, которая кормила свою крошку грудью, и шепнула ей, стараясь говорить беспечно:
— А вы знаете, со мной что-то неладно… Неужели вы напророчили?
Женщина испуганно посмотрела на нее и стала расспрашивать. Потом, тихо отняв уснувшего ребенка и положив его на подушку, поднялась с места.
«В консультации ей, видишь, сказали… а родишь ведь не тогда, когда тебе скажут, а когда приспичит… — Женщина взглянула еще раз на спящих дочурок. — Пойду разыщу сестру».
Через несколько минут в купе заглянула медсестра в белой косынке. Она позвала Лизу к себе и тоже обстоятельно расспросила:
— …На ближайшей станции вам надо выйти.
— Ну что вы? Я хочу доехать хотя бы до Свердловска…
— Она «хочет» доехать!.. Мало ли что вы хотите, — подсчитав что-то про себя, сестра сказала: — Теперь пойдут все маленькие станции, а часа через два будет большая — Канаш, где всегда луком торгуют… Я советую вам высадиться именно там. В Канаше хороший родильный дом. Мне что — рожайте, пожалуйста, в вагоне. Я приму роды — нам не привыкать. Но все-таки лучше бы вы вышли в Канаше. Я вас провожу до медпункта. А то, не дай бог, в вагоне может быть инфекция, заболеете… Нет, послушайтесь моего совета. Теперь уже забеспокоилась Лиза:
— А выдержу ли я два часа?
— Выдержите. По всем признакам — все четыре пройдут.
Эти два часа Лизе запомнились на всю жизнь. Она садилась, ложилась, снова вставала, выходила в коридор и, прижимаясь горячим лицом к холодному стеклу окна, расширенными от ужаса глазами смотрела в темноту ночи, которую разрезал мчащийся поезд. Мать девчушек сочувственно вздыхала и советовала:
— Когда схватит, вы считайте, считайте про себя и не заметите, как отпустит…
В первом часу ночи поезд, оглушительно ухнув, остановился на станции Канаш.
— Ну, готова, роженица? — спросила прибежавшая сестра.
Совершенно некстати проснулся мужчина на верхней полке и одурело уставился на сестру.
Спутница помогла Лизе надеть пальто и проводила ее из вагона.
Дождь только что перестал, на деревянном тротуаре, ведущем к медпункту, было скользко. При свете электрических фонарей там и тут блестели лужи.
Из медпункта позвонили в родильный дом. Вызвали скорую помощь.
Лиза присела на скамейку, страдальчески посмотрела на сестру.
— Скоро приедет?
— Сейчас, говорят, выедет.
В это время донесся голос из репродуктора:
— Объявляется посадка.
— Ну, прощай, милая, счастливо тебе, — сестра обняла Лизу и побежала к поезду.
Дежурная по медпункту не очень дружелюбно отнеслась к Лизе.
— И зачем только в таком положении люди куда-то еще едут.
Лиза промолчала. Она не могла говорить и, казалось, потеряла способность что-нибудь соображать. В дверях появился мужчина.
— Я за больной…
— Шофер, санитар, что ли? — спросила дежурная.
— То и другое вместе, — весело сказал он, сбив на затылок фуражку. — Поедемте, — обратился он к Лизе. Та поднялась и неуверенно шагнула к дверям.
— Смелее, гражданка, — подбодрил шофер. — Не бойтесь. В случае чего — службу повивальной бабки могу нести.
На позеленевшем лице Лизы мелькнула слабая улыбка. Она, по совету шофера, села в кабину, рядом с ним.
Проехав несколько кварталов и напрягая все усилия, чтобы не стонать при толчках машины, Лиза спросила:
— Скоро?
— Скоро, — ответил шофер и вдруг остановил машину.
— Дальше нам не проехать. Там больно узкий переулок. Вот идите прямо, я сейчас заведу во двор машину — у нас тут гараж — и сразу же догоню вас.
Не успела Лиза что-либо ответить, как шофер исчез в темноте ночи. Она прошла несколько шагов по скользкому тротуару и нерешительно остановилась. Ее охватило расслабляющее чувство жалости к себе. Одна, беспомощная, совершенно больная. С минуты на минуту может начаться страшное… Как мог Аркадий отправить ее одну и зачем вообще надо было отправлять? Впрочем, он не виноват: она сама решила одна ехать, чтобы не мешать его учебе. И сейчас не к Аркадию Лиза взывала за помощью.
«Мама, Иринка, как тяжело мне… Помогите».
Она не знала, куда идти. Ночь, темно, глухо. Кое-где в домиках мерцают огни. Еще секунда, и Лиза, кажется, закричит от ужаса, одиночества и боли или упадет молча на выщербленный, скользкий тротуар.
Но из темноты раздался веселый голос шофера.
— А вот и я. Вы уж извините меня, но машину-то ведь тоже одну нельзя оставлять на улице…
— А человека можно?
— Но ведь я всего пять минут… Ну, идемте скорее. Держитесь за меня. Вот так. Крепче! И не сердитесь, пожалуйста.
Лиза почти не помнит, как схватилась за шнурок колокольчика у дверей родильного дома. Как во сне, она увидела широкоскулое лицо женщины в белом халате.
4
— Ну вот и все, готово… И покричать толком не успела… — У изголовья высокого больничного стола, на котором лежала Лиза, стояла пожилая акушерка с марлевой повязкой, закрывающей рот и подбородок. Из-под сросшихся густых русых бровей на Лизу смотрели светло-карие, очень живые, не по летам, глаза.
— Кто… у меня? — спросила с трудом Лиза. Она пыталась улыбнуться, но улыбки, кажется, не получилось: не хватило сил.
— А разве ты не слышала, мы же тебе сразу сказали, еще ребенок не успел у меня в руках пискнуть.
Акушерка сняла с подбородка повязку, улыбнулась хорошей дружеской улыбкой, как бы говоря: «Все в порядке! Страшное позади…»
— Дочка у тебя родилась. — Акушерка вздохнула. — А поди сына ждала? Все ведь вы одинаковы, особенно первородящие…
— Я ждала дочку.
— Вот и умница! — Акушерка хотела отойти, но Лиза слабо потянула ее за руку.
— Ну, что такое?
— Как она?..
— Хорошая… Голосистая.
— Кушать, наверное, хочет…
Карие глаза с материнской нежностью посмотрели на Лизу.
— Рано. Она еще не будет сосать. Нужно выдержать несколько часов. — Акушерка еще раз внимательно посмотрела на Лизу и, переходя на «вы», добавила: — А дочурка, вспомните меня потом, на вас будет похожа. Любавушка! — позвала она в открытую дверь: — Поспеши-ко сюда с тележкой.
В дверях появилась молодая широкоскулая женщина с завидно ярким румянцем. Перед собой она катила больничную тележку.
