Современники - Борис Николаевич Полевой
Момент, когда Юрий Пронин возглавил этот небольшой, но пёстрый коллектив шофёров, можно считать началом его приобщения к литературе. Память человеческая — инструмент мало надёжный. Бригадир шофёров в помощь своей памяти завёл записную книжку. Закончив смену, он стал заносить сюда всё, что ему хотелось запомнить о работе своих людей.
Сначала это были отрывочные заметки: фамилия, цифра, процент, факт. Он использовал их для разговоров с участниками бригады, для выступлений на производственных совещаниях и собраниях. Это ему очень помогало.
Но по отрывочной фразе, написанной телеграфным слогом, всего не припомнишь, да и дела бригады всё больше и больше увлекали Юрия Сергеевича. Понемногу от отрывочных заметок он перешёл к более пространным. Теперь он заносил в книжку и интересные беседы, и характеристики людей, с которыми встречался, а потом, войдя во вкус, стал записывать свои чувства, мысли, мнения. Уж очень интересной была теперь его жизнь!
Так из насущной необходимости записать материал, нужный для работы с людьми, и начался дневник гидростроевца Юрия Пронина.
День ото дня его работа в качестве руководителя автобригады усложнялась. Пронин, который раньше увлекался механизмами и мало внимания обращал на людей, работавших на этих механизмах, всё больше и всё глубже интересовался теперь именно людьми, своими товарищами, членами своей автобригады. Раньше они казались ему обычными ребятами, ничем, пожалуй, друг от друга не отличавшимися, а на поверку они оказались все разными, с разными характерами и устремлениями, с разными методами работы и жизненными целями.
И бригадир убеждался, что к душам человеческим универсального ключа не существует, что каждый из членов бригады требует к себе особого подхода и только тогда общее дело пойдёт хорошо и бригада будет тянуть повышенные нагрузки, когда взаимоотношения между всеми её членами будут правильными и чёткими.
Все эти мысли находили отражение в дневниках Юрия Пронина. Для него вошло в привычку, вернувшись с работы, садиться за тетрадь и записывать всё, что произошло за день нового, стоящего внимания.
А интересного было много. Каждый день Сталинградгидростроя рождал новые трудности, новые заботы, открывал новые перспективы, нёс новые радости.
Порешили, например, на бригадном собрании выполнить план перевозок на полтораста процентов, а выполнили на сто шестьдесят и больше. Решили один день в месяц работать на сэкономленном горючем, а работали по два дня, даже иной раз и на третий хватало.
Увидел однажды Юрий Пронин в журнале «Советский Союз» фотографию нового, двадцатипятитонного самосвала, выпущенного Минским автозаводом. Увидел и весь загорелся мечтой поработать на этой небывалой машине.
На следующий день принёс журнал со снимком своему начальнику, инженеру, а тот в ответ смеётся:
— Зачем же фотографию рассматривать, когда можно въявь увидеть!
— Тут, на Сталинградгидрострое?
— Ну да, уже прибывают. Первый на товарной станции сгружается.
— И мне можно будет на такой машине поработать?
— Можно. Вы, Юрий Сергеевич, этого вполне заслуживаете.
В этот день Юрий Пронин только и думал, что о новой, невиданной машине и, разузнав, где стоят прибывшие самосвалы, не стерпел и понёсся туда.
Вот они стоят на товарной станции, эти автобогатыри, рядом с которыми всё вокруг как бы уменьшается в размере и даже паровоз и вагоны не кажутся такими привычно большими, как всегда.
Юрий Пронин с почтением осматривает новые машины. Колесо с баллоном в человеческий рост. В кабину, как в будку локомотива, ведёт металлическая лесенка. С сиденья, как с капитанского мостика, далеко всё видно. Новое детище советской индустрии поражает водителя мудрой простотой своей конструкции. Он сидит в машине, ласково трогает приборы управления, и ему не хочется пересаживаться с этого гиганта, как бы прибывшего из будущего, в свою обычную, объезженную автомашину.
А потом он выводит одну из этих машин на степную дорогу. И радостно ему наблюдать с высоты своей необычной кабины, как десятитонные «язы» почтительно уступают ему дорогу, как встречные люди, невольно отойдя на обочину, провожают удивлённым взглядом невиданного автобогатыря...
Много, очень много нового, интересного, неповторимого доводится наблюдать на Сталинградгидрострое. Всё это сто́ит бережно сохранить в памяти. Не для истории, нет — для себя, чтобы потом легко было вспомнить эти интереснейшие страницы своей жизни.
Понемногу литературное творчество начинает увлекать шофёра. Незаметно для него дневник перестаёт быть достоянием только самого автора. Иногда, желая в точности воспроизвести то или иное происшествие, Юрий Сергеевич, выступая перед бригадой, читает отрывки из своего дневника. Он замечает, что слушают его с неизменным интересом. Записавшись в прения на комсомольской конференции, он решает и там почитать кое-какие отрывки. Не для того, чтобы заинтересовать делегатов своим литературным мастерством, нет, — просто, чтобы ярче рассказать о том, как вставала на ноги его комсомольская бригада.
Поднявшись на трибуну, он раскрывает дневник, читает и, читая, с удивлением чувствует, что его слушают с каким-то иным, особым вниманием.
В перерыве незнакомые юноши и девушки подходят и благодарят его. За что? Да за интересные записи.
Литературный эффект дневника совершенно неожидан для его автора. Он смущён. И вдруг ему предлагают издать дневник книжкой.
Книжкой? Юрий Пронин колеблется. Разве он писал для читателей? Нет, он писал для себя. Ему доказывают, что дневник имеет общественное значение, что в нём правдиво отражён один из участков великой стройки, что это интересно и ценно не только для него самого, но и для читателей, живо интересующихся всем, что происходит сейчас на волжском левобережье, у Сталинграда.
Нет, всё же публиковать дневник нельзя. Он писал, не думая о читателе, не заботясь о форме. Он хотел только запечатлеть для себя кусочки своей жизни. Многие записи сделаны кое-как; в них немало лишнего, несущественного. Но люди, которых он привык уважать, успокаивают его: ничего, записи можно отредактировать, содержание же дневника — единственное в своём роде.
И шофёр соглашается: «издавайте»...
Однажды, когда Юрий Пронин едет на своем «слоне», как он ласково называет свой двадцатипятитонный самосвал,
