Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов
— Да.
— Вот и приходите. Николай будет, Магда придет. Обещала. Придете? Мы остановились…
— Знаю. Спасибо, приду, — просто сказала она.
— Отлично. Тогда я пойду готовить шикарный ужин.
— Геологи умеют готовить, — сказала она.
— Жизнь заставит, — начал прибедняться он, — всему научишься.
— А у меня гитара есть. Захватить?
— Вот будет здорово! — искренне воскликнул Аникей.
Она уловила его искренность и улыбнулась.
— До вечера.
После обеда Аникей и Афанасьич успели сходить в баню — это постарался для них Николай. Жизнь совсем стала прекрасна, и дед по этому случаю снова полез в рюкзак. Запасся он основательно.
Пришла Магда и принесла пышек, банку кетовой икры, соленой рыбы и дефицит — две банки клубничного компота из своих запасов.
После семи, в том же спортивном костюме, плотно обтягивающем ее хрупкую фигуру, забежала Меланья. Она тоже принесла банку икры, соленой рыбы и маринованных кетовых брюшек — тешу. Гитару поставила в угол.
На плите варилось мясо. Запах вареной оленины уже заполнил комнату.
— Вот это пир! Вот это пир! — восхищенно повторял Аникей.
— Чего уж там, — скромничали женщины.
— К столу, к столу! — торопил Афанасьич.
…Неведомыми путями занесло на Чукотку эстонку Магду. Давно она здесь. Двух мужей похоронила. Детей нет. В свои родные края не возвращается, здесь ей климат по душе — раздобрела, расправилась и на будущий год худеть не собирается. Широкая, в треть стола, она удивляла Аникея изяществом жестов, строгостью костюма, скромностью украшений, в меру употребленной косметикой.
«Чувствуется стиль, — подумал Аникей. — Откуда это здесь, в глуши?»
Меланья добровольно взяла на себя роль хозяйки, порхала от печи к столу, и от нее уж совсем не мог оторвать глаз Аникей. Заметила она это, разрумянилась.
— Магдочка ты моя, сто лет тебя не видел, — прижимался к ней дед. Совсем он за целый день расклеился. — Что ж ты Петра не уберегла?
— Сам сбежал… так ему и надо.
— Жалеет небось, жалеет… — сокрушался дед.
— Ты бы меня пожалел, Афанасьич, а? Переходи ко мне, у меня теплей, — смеялась она.
— Дак с тобой и на снегу не замерзнешь. Вон ты какая теплая!
— Афанасьич! Афанасьич! — Притворно строго заметил Аникей. — Без рук! Без рук! А то ведь оштрафуют…
— Не надо, начальник! Тихо!
Марков намекал ему на давнюю историю перед полем. Тогда в Анадыре в ожидании вертолета все жили на авиаплощадке, в палатке, чтобы при случае никого не искать. Но вечером дед пропал. Как потом выяснилось, он пробрался ночью в здание экспедиции и приставал к сторожихе, обещая любовь. В конце концов она вызвала милицию, каюра забрали, утром начальник партии старика вызволил, но тому пришлось уплатить рубль штрафа.
Не поняла старуха тонкой души полевика, его возвышенных устремлений, и было ему обидно и за поведение сторожихи, и за малую цену штрафа.
— Начальник! Молчок!
— Не буду, не буду… — согласился Аникей.
— А у нас в Пярну, бывало, как соберутся, так и поют. На стадионе тысяча народу, — и все как один. Хор. Стоят все и поют. Хорошие песни… Я их уже и забыла…
— Помню, — сказал Марков. — Видел по телевидению. Много эстонцев — и все поют. Седой старик дирижирует.
— Зачем это они все поют? — не унимался дед.
— Ну, настроение хорошее, — вставил Николай.
— Вот, Афанасьич, посмотри на Магду Германовну. Видишь, какие у нее руки? А у их мужиков кулаки еще больше. Так, если б они в свободное время не пели, они бы хулиганили. Что б тогда было. То-то… пусть уж лучше поют, да? — сказал Аникей.
Магда улыбнулась. Согласно кивнула.
— А Петро под твою дудку не пел! — бушевал дед. — Хорош был кореш!
— Ох, — вздохнула Магда и наклонилась к Аникею. — Он третий у меня. Совсем забывать стал, со мной не жил. В тундру уезжал, в Черском хороводился со всеми чукчанками. А со мной… Тут в Ольховке его бабы хвалили.
— Можно, Магда? — спросил Николай.
— Давай, чего там.
— Она сцены ему устраивала. А под конец взяла его одежду, вынесла на берег, облила соляркой и сожгла. Он на другой день и подался в чем был. Взял у меня куртку.
— Хороший костер был! — засмеялась Магда.
«Гм… не приведи господи», — подумал Аникей.
На минуту все замолчали. Слышен был дождь на улице.
— Опять потеплело, дождь, — сказал Николай.
— Теперь они зарядят, — Меланья встала, взяла гитару. Вернулась к столу. — Этот дождь надолго.
— А как вы узнаете? — спросил Аникей. — По каким приметам?
— А у нас все приметы к дождю, — засмеялась Меланья.
Погас свет, электростанция перестала работать — полночь. Зажгли керосиновую лампу, Аникей сходил в кладовку, достал из рюкзака несколько свечей, расставил их по углам, стало светло.
— Сколько времени прошло, — обнял дед Магду. — Вот и свиделись — с Ольховкой, с рекой, с тобой вот.
— Ну и как река? Как Ольховка?
— Как? Человек и тот худшает за время. Так и река. Или возьми опять лошадь.
— Значит, я худшаю, — смеялась Магда.
— Э-э, нет, — пошел дед на попятную. — У тебя с возрастом только характер портится.
— Да?
— Да. Вреднеет, я бы сказал. Эй! Давай веселую, Меланья!
Меланья перебирала струны, настраивала.
— Там далеко на Севере холодном, я был влюблен, не зная почему, — затянул дед.
— Чуть потише, Афанасьич, соседи сбегутся.
— Соседи уже спят!
Меланья ударила по струнам, тихо запела:
Не печалься, мой маленький мальчик,Если болен, — врача позову.Мама, мама, мне врач не поможет,Я влюбился в девчонку одну!
— Эх, — вспомнил про палец Коля Кузьмичев, — если б не рука, я бы сыграл! Я бы показал класс! — И, тряхнув хмельной головушкой, закричал истошным высоким голосом припев:
Мама, мама, мне врач не поможет,Я влюбился в девчонку одну-у!
Марков любовался Меланьей, тепло ему было. А она пела:
У нее, мама, черные брови,Голубые большие глаза.Юбку носит она по фасонуИ вертлявая как егоза.
«Репертуарчик, скажем прямо, довоенный, — удивлялся про себя Аникей. — Откуда он здесь сохранился… Стоп… Глаза! Глаза…» Аникей понял, что его смущало в ее лице. Он подсел поближе, чтобы еще раз посмотреть ей в глаза, когда она поднимет голову.
Она подняла голову и улыбнулась. Ее большие с чукотским разрезом глаза были серые.
Меланья была чуванкой. Когда-то эти края были последним пристанищем русских казаков. Закончив свои походы «встречь солнцу», они оставались тут навсегда, смешивались с местным населением — чукчами и ламутами, положив начало новому роду. И потомки сохранили старые имена, иногда старые обряды, старые сказания помнили, только не знали, откуда это. И рождались красивые дети. Иногда, неожиданно во всей черноглазой семье, появлялся ребенок с серыми глазами, как сигнал из прошлого, и всегда это почему-то были девочки.
Там, за покрытыми снегом перевалами, у синеющей на горизонте гряды, перекрещивались тундровые и таежные торговые пути. Там было ярмарочное древнее место. Это место до сих пор почитается стариками. Называется оно Голубые Озера. И если рождалась в семье необычно красивая девочка, ее называли потом Девушка с Голубых Озер.
«Так вот откуда Меланья», — понял Аникей.
— А песня про Голубые Озера есть? — спросил он, когда она кончила играть.
Меланья вздрогнула.
— Есть, — сказала серьезно. — Только это чукотская песня. Ее сейчас петь нельзя, Ее поют на праздниках, когда собираются старики. — И отставила гитару.
— Извини…
Афанасьич громко затянул:
Дождь стучит в окно,В комнате темно,В парк итить мне нада-а на свиданья-а!!Там сидит она,Грустию полна,Тихо содрогаясь от рыданья-аа!
Магда хохотала от души. Ее забавлял лирический настрой старика. Дед прекратил пение, он начинал понимать, что и здесь, как у сторожихи, он не найдет сочувствия.
— Бабоньки вы наши, едят вас мухи! — махнул он рукой. — Давай какую-нибудь русскую. Про березку! Про березку!
— Можно, — сказала Меланья, — Клен ты мой опавший.
— Какой клен? Сама ты клен! Про березку прошу, уважь!
— Успеем еще, Афанасьич, — успокоил его Аникей. — Ты лучше на закуску нажимай. Бери ложку, держи икру — знатная закусь.
— Дело говоришь, дело! — быстро согласился дед.
