Николай Угловский - Подруги
— Об Орешкиной ничего не слыхать?
— Нет. Да о ней уже и забыли все.
Логинов с внезапной горячностью сказал:
— Не верю! Не может быть, чтобы Вера и Лена могли забыть о своей подруге. А ты? Как ты можешь спокойно говорить об этом? Она же уехала в такой тревоге, я это сразу почувствовал, я не мог ошибиться… Но если я и ошибся, все равно надо узнать, что с ней.
— Нет уж, уволь, — сердито сузила она свои темные, не вбирающие сочувствия глаза. — Орешкина столько вреда бригаде принесла, а я бы о ней справлялась: не обидели ли Вас, уважаемая?.. Небось, знала, на что шла, а у меня и без того хлопот дай боже.
— Уж не с бригадой ли?
— Ну вообще… — Марта Ивановна неопределенно развела руками. — А бригада, что ж… я же сказала, что у девчат показатели отличные.
Логинов искоса глянул на нее, сказал раздумчиво:
— А все-таки я чувствую себя перед Катей в чем-то виноватым. Чёрт его знает, не сумел к ней подойти, что ли. Теперь-то я понимаю, что она могла бы рассказать о себе больше, а тогда постеснялся расспрашивать. Напрасно поделикатничал. Неужели девчата ничего о ней не разузнали?
— Говорю тебе — нет, — с явной досадой ответила Марта Ивановна. — Не понимаю, для чего это нужно? Чтобы разбередить живую рану? Странная у тебя чуткость. То ты отпускаешь человека невесть по какой причине, даже не задумавшись о последствиях, то начинаешь раскаиваться.
— Я вовсе не раскаиваюсь, что отпустил Орешкину. Ты все понимаешь шиворот-навыворот. Она уехала бы и без разрешения, это было совершенно ясно. Ладно, кончим этот разговор. — Он устало махнул рукой.
— Я тоже так думаю, — сухо сказала Марта Ивановна, не скрывая обиды. — Не, об этом с тобой надо бы говорить, да, вижу, и ты не очень-то меня понимаешь. Вернее, не хочешь. Что ж…
Она медленно повернулась и, опустив покрытую старым, уже выцветшим платком голову, пошла прочь.
Логинов не шевельнулся, думая о чем-то своем.
Марта Ивановна шла к себе на квартиру подавленная и растерянная. В начале разговора она хотела поделиться с Логиновым своими заботами, но, как только он спросил о Кате, это желание сразу пропало. Да, Логинов смотрел на вещи другими глазами и, конечно, не понял бы ее. Ему, кажется, вовсе безразлично, будет ли существовать бригада, завоюет ли она звание коммунистической. И если бы ему сказать, что бригада близка к развалу, он наверное спокойно ответил бы: «Что ж, значит, ты поспешила, Марта…» Снова виноватой оказалась бы она.
Но она не чувствовала себя виноватой, напротив. Она отнюдь не, спешила, но и не собиралась ждать, пока девчата станут совсем «чистенькими». Если бы не Катя, наверняка все бы шло так, как задумано. А теперь вот и Лена…
Марта Ивановна ежедневно бывала у девушек, чтобы поднять их дух. Она рассказывала им о новых и новых коллективах, вступавших в соревнование за право называться коммунистическими, читала статьи из газет о тех, кто уже завоевал это звание, говорила, что все это не так трудно и сложно, как некоторые представляют. Она сама садилась под корову, если у девчат что-нибудь не ладилось, дополнительно выписала на все стадо концентратов, а коровам-рекордисткам установила повышенный рацион. Ее не смущало, что другие фермы не получали ни концентратов, ни картофеля, хотя там коровы паслись не на культурных пастбищах, а на скудных лесных полянах. Все это Марта Ивановна делала потому, что была уверена — так делается везде. Не могла же она поставить девчат в равные, а тем более в худшие условия по сравнению с остальными фермами, особенно после того, что случилось. Они должны почувствовать свое превосходство над другими, и тогда можно за них не опасаться. Быстрый, ошеломляющий успех разом покончит со всякими сомнениями, заставит забыть любые неприятности. Девушки станут героями, и это будет делом рук одной Марты Ивановны, никого больше.
Как и в первые дни, Марта Ивановна была по-матерински ласкова и заботлива со всеми одинаково, приучилась называть девчат Верочкой, Леночкой и Анечкой, дарила им разные вещички из своего неисчерпаемого гардероба и думала, что такая близость позволит ей тотчас уловить малейшие движения души у своих подопечных.
Так оно, пожалуй, и было. Марта Ивановна знала, например, что Верочка дружна с Юркой Ивашкиным, так как Верочка сама сказала, что Юрка хороший парень. И Марта Ивановна всячески расхваливала перед Верочкой — Юрку, а перед ним — Верочку. Правда, ей казалось странным их упорное молчание, но она не теряла надежды стать их единственным поверенным. Лена интересовалась нарядами, и Марта Ивановна охотно рассказывала ей о последних модах. Еще проще было с Аней. Аня по-детски радовалась, что сумела перегнать многих опытных доярок колхоза и только беспокоилась, как она после двухгодичного перерыва будет учиться в седьмом классе. Раньше она об этом как-то не задумывалась, но теперь, когда ее имя то и дело упоминали в числе передовиков, учиться, конечно, необходимо. И Марта Ивановна с трогательной нежностью ободряла Аню.
Да, так это было, и уверенность Марты Ивановны в близком успехе крепла день ото дня. Вот почему она попросту растерялась от неожиданности, когда Верочка при известии, что через месяц в райцентре состоится слет молодых доярок-добровольцев, внезапно покраснела и с безутешным отчаянием сказала:
— Никуда мы не поедем, Марта Ивановна. Да и вы не захотите на позор себя выставлять.
— Какой позор? О чем ты говоришь? — опешила Марта Ивановна.
Они вдвоем стояли возле изгороди, на том месте пастбища, где доярки сливали в бидоны надоенное молоко. Молоковозчик кормил лошадь в полсотне метров от них, Лена и Аня додаивали последних коров в дальнем конце клетки. Юрка Ивашкин, сморенный полуденным зноем (отпустив напарника на обработку кукурузы, он пас теперь стадо круглые сутки), спал в тени натянутой на кольях парусины. Подушку ему заменял мешок с концентратами.
Верочка со звоном захлопнула крышку бидона, взялась за пустее ведро, стукнув им о бидон.
— Тише, Юрку разбудишь, — почему-то испугалась Марта Ивановна. — О каком позоре ты говоришь? Что за чушь?
Верочка потупилась, потом подняла свои овальные, поблескивавшие от сдерживаемых слез глаза, заговорила громким, торопливым полушепотом, прижимая к груди пустое ведро:
— Вовсе это не чушь, а правда, разве вы не видите? Катя убежала? Убежала. Вернется она, нет ли — все равно позор. Да если бы только Катя, а то ведь, вон, и Лена то же думает, все у нее из рук валится. Я сколько раз пробовала с ней поговорить — и близко не подпускает. Что у нее на душе, я не, знаю, а только не на месте душа, мне же видно. Ну, а уж Лена что решит, то и сделает, ничем ее не удержишь. Какая же мы бригада, выходит? А вы про слёт говорите. Вот в газете опять пропечатали, что мы на первом месте, а я скажу — зря это. Не от души все делаем, вот что обидно. Опять же концентратов вы нам дали, вчера картошки привезли, а молоковоз ехидничает: ишь, как вас подкармливают, не иначе блат имеете… По-моему, всем поровну надо, раз один колхоз. Вот и получается, что мы кругом опозорились. С какими же глазами на слёт ехать?
Марта Ивановна не раз пыталась прервать Верочку, но та лишь приглушала голос, оглядывалась — не идет ли Лена — и говорила, говорила… Самое удивительное было то, что еще сегодня утром, думая о Лене, Верочка решила ничего не говорить об этом Марте Ивановне, Может быть, попозже, а сейчас рано. Не потому, что она ей не доверяла, нет, но что-то подсказывало Верочке: Марта Ивановна может попортить все дело. Ее непримиримость к Кате пугала, вызывала внутренний протест. Верочка хотела выждать, она все еще надеялась, что ей удастся откровенно поговорить с Леной, рассеять одолевавшие ее мучительные сомнения. Она понимала, конечно, насколько зыбки ее надежды, но она так хотела верить во все хорошее в людях!
Кончив, Верочка ужаснулась тому, что сказала. Она испугалась не за себя — за Лену. Лицо Марты Ивановны не предвещало ничего доброго.
— Я знаю, что делаю, — с необычной жесткостью заговорила она, скрывая подавленность и горькое недоумение. — У вас же стадо малоудойное, поэтому и концентраты вам дали. Радоваться надо, а ты… На слёт, конечно, вы поедете, а с Леной я сегодня же побеседую. Ну что же это такое, в самом деле? Совесть-то у нее есть или нет? Комсомолка она или кто?
— Все у нее есть, только, может, счастья нету, вот и тоскует, — горячо сказала Верочка. — Я вас об одном прошу, Марта Ивановна: не говорите пока ни о чем с Леной, не надо. Я вам скажу, когда можно будет. Очень прошу. Она сейчас в таком настроении, что ничего от нее не добьетесь, только хуже сделаете. Честное слово, она так не уедет, как Катя уехала, она, может, сама с вами заговорит, а уж со мной обязательно. Пожалуйста, Марта Ивановна…
— По-твоему, так будет лучше? — с робкой надеждой в голосе спросила Марта Ивановна, сама дивясь тому, как легко она соглашается с бессвязными и вовсе неубедительными доводами этой девчушки.
