Николай Угловский - Подруги
Верочка пристально взглянула в напряженное, настороженное, холодное лицо подруги (взгляд Лены был устремлен в окно), почувствовала неискренность в ее голосе, но ответила весело:
— Что ты! Вода совсем теплая. Зря ты не пошла с нами. Оказывается, Юрка уже давно купается. Пойдешь завтра?
— Не знаю. Что же, нам так и не дадут четвертую доярку?
Верочка не ожидала такого вопроса. Ведь они же договорились работать втроем, неужели Лена передумала?
— Зачем? Скоро доильные площадки установят, вовсе легко будет, да и Катя, может, вернется, — высказала Верочка заветную мысль.
— Как же, держи карман шире, — зло проговорила Лена. — Дура она, что ли, ехать обратно? Нет уж, на Катю ты не рассчитывай, товарищ бригадир.
Она по-прежнему избегала прямого взгляда. Верочка встала, ощутив неприятный холодок в груди.
— На тебя-то, по крайней мере, можно рассчитывать? — спросила она твердо, готовая к любому ответу.
Лена свесила с кровати ноги, ощупью нашла босоножки, зачем-то тщательно застегнула их. Верочка молча наблюдала за ней.
— Да уж как хочешь, — не выпрямляясь, глухо произнесла Лена. — А почему, собственно, ты об этом спрашиваешь?
— Да потому, что не, слепая, вижу, как ты себя изводишь. Может, уже решила что, так скажи, чего же мы будем в прятки играть?
— Ничего ты не видишь, и давай прекратим этот разговор. Не бойся, если решу — скрывать от тебя не стану, предупрежу заранее.
— А по-моему, ты уже решила, — настаивала Верочка, которой вовсе не хотелось откладывать этот серьезный разговор.
— Да нет же, уверяю тебя, — снова тем же, противным небрежным тоном сказала Лена, все еще не поднимая головы.
Но на этот раз от Верочки не так-то просто было отделаться.
— Значит, решила, — тихо, с горечью и большой внутренней силой заговорила она. — Как же так? Не понимаю. Мы же вместе тогда пришли в комитет, говорили хорошие слова, гордились, что едем в колхоз, мечтали о новой жизни. Сколько же раз мы будем начинать эту новую жизнь? До каких пор будем выбирать? Вот так помечемся лет до сорока, а потом и окажется, что ни к чему мы не приспособлены, ничего не любим и не умеем по-настоящему, а так… даже и вспомнить нечего. Страшно и подумать об этом. Ты смотри, в наши-то годы люди на целину, на сибирские стройки едут, а нас, по-твоему, можно туда брать? Да мы еще по дороге захныкали бы, а уж на голом-то месте и подавно…
— Сравнила! Там размах, романтика, гигантские заводы на глазах вырастают, а тут что? Ты думаешь, трудности некоторых пугают? Не в них дело. Тоска одолевает… Куда же мы придем со своими коровами, скажи?
Лена тоже заговорила вполголоса, потому что за дверью застучала ухватом тетя Паша, и неизвестно было, как отнеслась бы она к их спору, если бы услышала его. Но оттого, что ей приходилось сдерживать себя, Лена злилась еще больше. Подумать только, Верочка читает ей нотацию! Как глупо, что она застала Лену с заплаканными глазами. Недоставало еще, чтобы Володя рассказал ей о том, что произошло на лугу. Ну и пускай, теперь уж все равно. Не стоило ввязываться в этот никчемный спор, ню раз уж Верочка начала его, пусть пеняет на себя. Не одной ей, Лене, мучиться, снова и снова передумывая, что делать, как жить. Она сделает так, чтобы и Верочка провела сегодня бессонную ночь. Так ей и надо…
— Ты уткнулась носом в навоз и считаешь, что нашла свое призвание, — с откровенной издевкой продолжала Лена, обжигая Верочку презрительным взглядом. — Ну и, пожалуйста, работай на здоровье, но не всем же быть такими навозными жуками, как ты.
— Лена! Как тебе, не стыдно? — Верочка, побледнев от негодования, села на сундук, но сейчас же вскочила. — Да, я верю, что нашла свое призвание. И цель у меня есть — себя и других переделать, пример людям показать, и не на словах только… Ты уйдешь — другие придут. Говоришь, романтики здесь нет? Ну это уж от нас самих зависит. В яму смотреть — восхода солнца не увидеть. Я так понимаю свою работу, что я не просто доярка, а что эта должность у меня общественная, всем нужная. Это ты о навоз споткнулась и обижаешься невесть на кого, а я запачкаться не боюсь…
— Замолчи! — Лена болезненно скривила губы. — Я тоже никогда белоручкой не была, не гордись.
— Не в том дело. Душа у тебя оказалась хлипкой. — Много ты в этом понимаешь! У тебя, наверно, никакой души нет, раз тебе все легко и ясно.
— Да уж не легче твоего, только я так метаться не буду, как ты с Катей.
— Я по Катиной дорожке не собираюсь идти, но я тоже человек, можешь ты это понять?
Лена спохватилась, но было уже поздно. Она вовсе не хотела этого говорить. К чему? Пусть Верочка думает и судит ее как хочет, теперь это для Лены, пожалуй, не имело особого значения, только бы оставили ее в покое. И без того тошно, а тут изволь тратить нервы на бесполезные пререкания. Пока Лена сама не придет к какому-то решению, Верочке ни в чем не удастся ее убедить.
Но, боже мой, какая она стала, Верочка! Кто бы мог подумать, что она способна так воспламеняться? Послушал бы ее сейчас Володя… Нет, Володю Лена ей не отдаст, что бы там ни было. Невозможно представить их вместе, нет, нет… Интересно, целовал ли он когда-нибудь Верочку?
Лена невольно схватилась за шею, инстинктивно прикрыв ладонью то место, где Володя, обняв ее, плачущую и жалкую, прикоснулся губами. Это было совсем-совсем легкое, летучее прикосновение, но и сейчас, вспомнив, Лена вновь почувствовала то же, что и тогда, на лугу.
Она круто повернулась и упала на кровать, зарывшись лицом в подушку.
Верочка с изумлением смотрела на нее, испытывая почему-то жалость и злость одновременно. Ее одолевало желание, выговориться до конца. Уж если Катю она по робости и неопытности упустила так легко, то за Лену будет бороться всеми силами. Это мало ее долгом — пусть не по праву старшинства, а по праву дружбы. Ведь они в последнее время так хорошо понимали друг друга.
Но что происходит с Леной? Откуда у нее, такое отчаяние? Что она задумала?
— Ну а я, по-твоему, не человек? — спросила Верочка с обидой. — Переживать не умею? Мне тоже многое еще не ясно, и как все будет дальше, я точно не знаю, но я верю, что все должно быть лучше — и колхоз, и работа, и мы сами. Я часто об этом думаю и всякие планы строю, хочешь, расскажу, как у нас все переменится, ну, допустим, через год?..
Поскольку Лена молчала, Верочка тихонько присела на сундук и мечтательно продолжала:
— Во-первых, Катя вернется. Ну я не знаю, как это выйдет, а только Катя должна вернуться. Совесть заставит. Мы же, по своей совести сюда приехали… И знаешь, мы уже, наверно, не будем доярками. То есть на ферме-то мы будем, но за нас все машины станут делать, только научиться управлять ими надо. Вот стационарную «елочку» Володя строит — это же целая доильная станция. Ты закончишь девятый класс, а то, может, сразу в десятый поступишь? Ты как-то говорила, что всего год в средней школе не доучилось. Конечно, придется материал повторить, но это же просто сделать, скоро свободного времени больше будет. Я первый курс в техникуме кончу, Аня — семилетку. А потом… — Верочка, сама дивясь собственным мечтам, смущенно улыбнулась, хотя и знала, что Лена не видит ее улыбки. — Потом всё будет нам доступно, только надо хорошенько захотеть, понимаешь? Бригаду мы коммунистической обязательно сделаем, пусть даже и Катя не приедет. Там в обязательстве ее фамилия стоит — как, по-твоему, заставят вычеркнуть, а? Марта Ивановна еще не знает, а может, забыла, но уж ежели увидит — сию секунду велит вычеркнуть. А мне не хочется. Просто рука не поднимается, до того досадно и жалко…
Лена не шевелилась. Верочка еще посидела немного на сундуке, сложив на коленях руки и глубоко задумавшись, затем встала и почему-то на цыпочках прошла к своей кровати. Кровать была деревянная и широкая, как полати; наверное, много лет назад на ней спали вповалку трое сыновей тети Паши, а теперь вот не осталось ни одного.
Верочка знала: старший из них погиб в последние дни войны под Берлином. Не война — работали бы они сейчас в колхозе, и радовалось бы материнское сердце, и люди говорили бы: добрых работников вырастила тетя Паша…
Вздохнув, Верочка тихо разделась и юркнула под одеяло.
С того дня и порвалась нить дружбы, еще недавно казавшаяся Верочке такой надежной и прочной. Лена больше не заговаривала о своем отъезде, но Верочка видела: какая-то неотвязная мысль мучит Лену, заставляет ее напрягать все душевные силы, и неизвестно, хватит ли у нее их. Вот это-то и беспокоило Верочку, тем более, что помочь подруге она ничем уже не могла. Все попытки заговорить с ней оканчивались одним и тем же: Лена тотчас раздражалась, кривила губы и грубо просила оставить ее в покое. Верочке оставалось только пожимать плечами. Ее поражало, что Лена, всегда такая выдержанная, хладнокровная, может вести себя так. «Уж уезжала бы, что ли, чем себя изводить, — в отчаянии подумала однажды Верочка, но тут же ужаснулась своей мысли. — А ну и вправду уедет, как же я тогда? Хоть бы с Володей поговорить, он-то чем дышит? Да как к нему подойдешь? Удивляюсь, как он тут еще держится. Говорят, пить даже перестал. Ну вот этому-то я никак не поверю. Он же всегда хвалился: я сам себе хозяин, никто мне не укажет, как и что… Нет, на Володю плохая надежда, чего уж там. Вздумает — только его и видели. Даже и проститься не зайдет, окаянный. Ладно, будь что будет, а Лену я пристыжу. Неужели у нее нисколько самолюбия не осталось?..»
