Николай Угловский - Подруги
— У каждого председателя должна быть голова на плечах.
— А если вы и в будущем году дадите разнарядку?
— Там видно будет. Во всяком случае обязательство надо выполнять, а как — это ваше дело.
— Не только наше, а и райкома, я думаю…
Самойлов с любопытством посмотрел на Логинова, словно впервые его увидел.
— Так как же все-таки с планом? — почти грубо спросил он.
Логинов устремил взгляд в угол, как бы прикидывая свои возможности, ответил:
— Выполним. Резервы есть. Правда, будем сдавать пока свинину, нагульные гурты подготовим к осени. Продавать тощий скот нет смысла.
— Это называется — от сих и до сих, — иронически поджал губы Самойлов. — Выходит, те председатели, которые сдают мясо сверх плана, плохие хозяева?
— У каждого своя голова на плечах… Мы выполним свое годовое обязательство, но возможности для этого создаются не за один месяц.
— Допустим. Сколько свиней у вас сейчас стоит на откорме?
— Примерно шестьсот. Не считая разовых свиноматок.
— А сколько разбазарено?
И как бы желая сверить ответ Логинова со своими данными, Самойлов достал из кармана блокнот и стал листать его.
Логинов понял, коротко улыбнулся, предупредил:
— У вас устаревшие сведения, Семен Михайлович. Не семьдесят, а сто тридцать поросят было продано на сторону. В прошлом году продали больше трехсот.
— Почему?
— Бесхозяйственность, конечно… Еще живуча проклятая привычка заиметь хоть синицу в руки, чем журавля осенью. Да и кормов не хватало. Впрочем, все это было до объединения…
Но тут же Логинов подумал, что это похоже на попытку свалить вину на других, досадливо поморщился, переменил тон:
— В общем, все дело в кормах. Над этим мы сейчас и думаем.
— Думаете? Почему же в таком случае у вас до сих пор не заложено ни одной тонны силоса?
— Ах да! Вы же спрашивали… Силосовать начали во всех бригадах, около тысячи тонн уже заложено. Но мы еще не успели об этих тоннах сообщить в райплан.
— Черт знает что! — невольно вырвалось у Самойлова, он смущенно потянулся к лежавшей на столе пачке папирос. — На эффект бьёте?
— Да нет, просто ждали пятнадцатого числа. Отчетность-то у нас пятидневная.
— Тогда вот что: проедем сейчас по бригадам, а потом я двину к твоим соседям и дальше. Придется кое-кому напомнить об ответственности. Откровенно говоря, я не ожидал, что именно вы проявите инициативу в этом деле.
— Другие тоже, наверно, не спят. На днях приезжал ко мне из района уполномоченный, шумел, давал указания, грозил вам пожаловаться. Как будто я сам не знаю, когда и что делать. Пора бы этих уполномоченных совсем отменить, а присылать, когда это необходимо, хороших организаторов. Плохому хозяину все равно никакой уполномоченный не поможет.
«Ишь ты, хорошим хозяином себя считаешь, — с прежней неприязнью подумал Самойлов. — Ну и самоуверенный тип…»
— Когда тот или иной руководитель делает промах, не вредно его и поправить, — наставительно произнес он.
«Если б только поправляли, а то ведь, бывает, сразу делают оргвыводы», — подумал Логинов, а вслух сказал:
— За добрый совет и помощь обижаться, конечно, глупо. Но и для обид причины имеются.
— В серьезных делах не приходится считаться с самолюбием отдельных лиц.
— Самолюбие самолюбию рознь, Семен Михайлович, — глядя прямо в глаза секретарю, сказал Логинов.
Тот молча встал.
Логинов набросил на плечи мокрый плащ, но тут же раздумал и повесил его обратно. Уже садясь в машину, Самойлов внезапно спросил:
— Как у тебя девчата-добровольцы работают? Жалоб нет?
Он обращался к Логинову то на вы, но на ты, и, по-видимому, это нимало его не стесняло — все зависело от настроения. Логинов это почувствовал еще раньше, при первых встречах, и решил, что сейчас секретарь настроен миролюбиво. «Сказать или не сказать?» — мелькнуло у него в голове, но тут снова заговорил Самойлов.
— Я читал про них в газете, молодцы. Думаю, сейчас надо бросить клич ко всем добровольцам равняться на ваших девчат. Я скажу Поповкину, чтобы подняли их на щит. Это же очень важно — иметь такой пример.
— Да, да, конечно, — машинально сказал Логинов, но уже в следующее мгновение проклинал себя за поспешный ответ, за трусость, за то, что в эти последние два дня в сутолоке неотложных дел забыл о Кате…
XVIII
Верочка десять раз решала и все не могла окончательно решиться на поездку в поселок, чтобы все разузнать о Кате и если не вернуть ее, то хотя бы убедиться, что она счастлива. Обида и тревога терзали бесхитростную душу Верочки.
«Ну я понимаю, Катя не могла иначе, — говорила она себе, — но написать-то нам могла бы. Тоже стыдно? А так-то разве не стыднее? Подруги ведь… Ох нет, потому Катя и не пишет, что плохо у нее, а признаться самолюбие не позволяет. Куда же она теперь денется? На комбинате на нее тоже, небось, худо смотрят».
Но тут же Верочка начинала ругать себя за черные мысли, говорила себе, что у Кати все хорошо, Виктор, конечно, ее любит и не, оставит одну, что Катя сейчас просто одурела от счастья, а когда она придет в себя, то обязательно напишет, а может, и приедет навестить прежних подруг. Кто-кто, а Верочка всегда будет ей рада.
Проходило время, и снова жгучая обида закрадывалась в Верочкино сердце. А что если Катя обманула всех — Логинова, Марту Ивановну, Верочку, Лену, наплевала на то, что говорила тогда на пленуме райкома, и теперь смеется над ними, считая бывших подруг простофилями, и не будет у нее никакого ребенка, а будут новые знакомства и прежние тонкие пальчики с нежной кожей, которыми Катя всегда гордилась… Верочка содрогалась от отвращения и без колебаний отбрасывала еще недавно желанную мысль о поездке в поселок. Уж лучше мучиться в догадках и предположениях, чем собственными глазами убедиться в падении Кати. Верочка пыталась даже, вовсе не вспоминать о ней, но это оказалось свыше ее, сил.
А тут примешалось еще одно. С Леной снова произошла странная перемена. В последние перед уходом дни, когда Катя незаметно, но неуклонно все дальше отдалялась от подруг, Верочка и Лена так же незаметно, без особых усилий с чьей-либо стороны, сблизились. Таких разговоров, какие они вели сейчас, раньше между ними не, было. После признания о том, что старое забыто, Верочка думала, что теперь у Лены Нет и не будет ничего такого, о чем она не захотела бы рассказать. Правда, в тот раз, когда они чуть не поссорились из-за Юрки, а потом долго сидели молча на хозяйкином сундуке, Лена что-то не договорила, что-то скрыла от Верочки, вызвав у нее мимолетное подозрение, но разве мало того, что Лена успела высказать? Ничего подобного Верочка никогда не слышала в поселке. Откровенно говоря, и Верочка кое-что утаила от подруги. Кто знает, может, она и доверилась бы, если бы разговор принял другое направление. Она и сама не знала, что тогда удержало ее. Но главное было не в этом. Главным для Верочки было то, что она начала понимать Лену, а Лена наконец-то поверила ей. Ледок сдержанности, казалось, был сломан окончательно.
И вот опять с Леной происходило непонятное. Снова Верочка перестала понимать ее. С недоумением и досадой наблюдая за ней, Верочка определила душевное состояние Лены одним словом — ожесточение. Именно так. Она и работала теперь с какой-то лихорадочной поспешностью, словно хотела поскорее отделаться от осточертевших обязанностей, и разговаривала с необычной резкостью, беспричинно раздражаясь по всякому поводу. Недавнего тепла в их отношениях как не бывало. Верочка со страхом заметила, что в последние дни Лена упорно избегала ее взгляда, как будто боялась, что каждый Прочтет в ее глазах то, что с ней происходит.
Возможно, Верочка не придала бы всему этому особого значения, если бы, вернувшись однажды домой, не увидела, что Лена лежит нераздетая на кровати и плачет. Верочка догадалась об этом по ее вздрагивавшим плечам и всей жалко съежившейся фигуре, прильнувшей к стене.
— Лена, что с тобой? — растерянно спросила Верочка, присаживаясь на край кровати и пытаясь повернуть Лену лицом к себе.
Та схватилась за подушку, но Верочка своими сильными и бережными руками приподняла подругу и увидела, что глаза ее с набухшими и покрасневшими веками сухи. Лена плакала без слез.
— Леночка, что случилось? Расскажи мне, вот и будет легче. Что же ты молчишь?
Лена порывисто села, поправила волосы, чужим, неестественно небрежным тоном сказала:
— Так, ничего особенного… Письмо от мамы получила, ну и расчувствовалась. У меня это бывает… изредка. Я не думала, что ты скоро вернешься… Хорошо покупалась? Вода еще, наверно, холодная?
Верочка пристально взглянула в напряженное, настороженное, холодное лицо подруги (взгляд Лены был устремлен в окно), почувствовала неискренность в ее голосе, но ответила весело:
