Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
Обратный путь, как ни быстро шли, обоим показался невероятно долгим. Молчали, потому что были переполнены чувствами и сказать больше того, что сказали друг другу, не могли.
Ночь мало-помалу вытесняла вечернюю благодать, над поселком хмурыми клочьями повисли облака, дружно закаркали вороны — предвестник наступающего непогодья.
У калитки задержались.
— Ну вот и все… — Светлана протянула на прощанье руку. Пожатие было слабое, беглое, но какое-то интимное, трепетное. После минутного колебания добавила: — Мне очень хотелось бы, Коля, иметь от вас что-нибудь на память. Чтобы было со мной всегда. Пусть это будет какая-нибудь самая что ни на есть пустячная вещичка.
Уличный фонарь достаточно хорошо освещал Светлану, и Николай вглядывался в ее лицо, стараясь как можно лучше запомнить каждую его особинку.
— Коля, вы слышите?
Очнувшись, он выпростал из рукава часовой браслет, отстегнул его, надел часы Светлане на руку. Она обрадовалась подарку, но обеспокоилась.
— А как же вы без них?
— На войне часы общие. По команде ложись, по команде вставай…
— …по команде иди в бой… — упавшим голосом добавила Светлана и припала к Николаю. — Коленька, береги себя! Коленька, родной!..
Николай подхватил Светлану на руки и замер, ощущая тепло ее щеки на своей щеке. Потом отыскал полураскрытыми губами ее губы, и они ответили горячим и горьким прощальным поцелуем.
12
В Доме заезжих Николая чуть ли не бранью встретила рассерженная Ульяна. Секретарь райкома в который раз звонит, требует, чтобы отыскала жильца и послала к нему, когда б ни пришел. Не сказав ни слова, Николай отправился к Баских не столько встревоженный, сколько заинтересованный — для чего это ему понадобился отрезанный ломоть?
Все окна райкома были освещены, и Николай решил, что увидит в коридорах скопище людей, ожидающих приема. Но, к его удивлению, здесь находилось всего несколько человек, и сосредоточились они у кабинета Немовляева.
Баских встретил Балатьева взрывом недовольства.
— Где ты болтаешься? Три часа битых ищу!
— Надо было попрощаться… с людьми.
— С людьми! В цехе твоего духу не было! А с кем ночью попрощался, завтра сможешь поздороваться.
— А как бы перевести эту тираду на общепонятный русский язык? — ершисто потребовал Николай, успев зарядиться эмоциями собеседника. — Я мобилизован.
— Если у военкома хватило ума тебя забрить, это еще не значит… — Баских замолчал, сосредоточив все свое внимание на последней спичке, которую никак не мог зажечь, — дрожали пальцы. С того рокового часа, когда его разбудили сообщением о нападении Германии, он не покидал райкома, и накал от тревог и забот давал себя знать. — Единственный инженер-сталеплавильщик!
Брови Николая взлетели крыльями.
— Почему единственный? А Кроханов что?
На лице Баских появилась страдальческая гримаса. Он давно пришел к выводу, что Кроханов годится лишь для роли понукальщика, и то при безупречных исполнителях, а как технолог гроша ломаного не стоит. Предстояло освоить и выплавлять оборонный металл. Если кому под силу решить такую задачу в кустарных условиях, то только Балатьеву.
— Мне тут дискутировать некогда, — отрезал он. — Ты останешься в цехе. Понял? Вот так! Все!
Сообщение не обрадовало Николая и не огорчило. Просто ошеломило неожиданностью. Он уже настроился, что завтра уедет в Пермь, оттуда прямехонько на передовую, и не будет разъедать его душу щемящее чувство военнообязанного, по всем статьям годного для выполнения священного долга, но отсиживающегося в тылу.
— А приказ о снятии, об отдаче под суд отменен, что ли?
— Он просто не выпущен. Ты не умащивайся, — остановил Баских Балатьева, заметив, что тот собирается присесть. — Некогда.
— Как же мне теперь работать под крохановским попечительством? — с отчаянием в голосе спросил Николай. — Мы друг другу противопоказаны.
— Мы тоже, — признался Баских. — Однако работаем. Сослуживец не жена, которую сам выбираешь, его нам судьба дает. И далеко не всегда удачно. Так что давай-ка впрягайся и крути на полную катушку.
В цехе Балатьева встретили с удивлением и радостью. Все уже знали, что ему забрили лоб, и никто на его возвращение не рассчитывал. Обижались немного, что не пришел попрощаться, но не очень: значит, времени не хватило.
— Вот так сурприз! — не скрыл своего ликования Аким Иванович. Протянул обе руки. — А я уж думал, что вы там с новобранцами — «Соловей, соловей, пташечка…».
Подошли печевые. Каждый выражал свои чувства по-своему: кто радостным восклицанием, кто рукопожатием, а кто просто улыбкой.
Прибежала и Клава Заворыкина, прекратив загрузку газогенератора, — любила она выведывать что ни есть раньше и побольше других и вольно повеселиться. На ходу охорашиваясь, спросила, сияя белой кипенью зубов:
— Уже отвоевались, товарищ заведующий?
— Оставили с вами воевать, — безрадостно ответствовал Балатьев.
— А мы уж испужались, что уехали и так мы до вашей тайны не дознаемся. — Обдав Балатьева лучистым взглядом, Заворыкина умчалась с легкостью невероятной для ее неплохо скроенного родителями, но уже раздавшегося тела.
— Ну и кремень вы, Николай Сергеевич! — проникновенно сказал Аким Иванович, когда печевые разошлись по местам. — Такой шанс был убить Кроханова наповал, а вот же сдержались. Кремень!
— Если б не вы, Аким Иванович, гореть бы мне синим пламенем. Мог бы и во вредители угодить. Спасибо вам. Мне б самому и в голову не пришло, что повышенная медь — это ошибки или проделки лаборатории. Для меня лаборатория — что для верующего алтарь — святое место. Не знай я всего этого, запросто выперли бы с завода, потом сделали бы правильный анализ — и все со склада в производство. Никому, кроме меня, никакого ущерба. Вот ведь как хитро.
Аким Иванович опасливо огляделся. Из его слов посторонний ничего не понял бы, а начальник чешет открытым текстом. Услышит кто, передаст — не будет ему житья.
Опасность и впрямь была — к ним приближался Дранников, как всегда хмурый, как всегда напружиненный. Кивнул, демонстративно не вынув рук из карманов.
— Что это вы отпуск недогуляли, Роман Капитонович? — неприветливо спросил Балатьев, уверенный в том, что если лаборатория предумышленно нафокусничала с медью, то либо по наущению Дранникова, либо ради него.
Дранников наградил своего невольного конкурента враждебным взглядом.
— Вам как начальнику полагалось бы знать: в силу вступил закон военного времени, отпуска отменены.
— А-а… — протянул Балатьев. — Что ж, тогда будем работать по новому закону. — Он немного отряхнулся от случившегося, уравновесился, обрел уверенность и постепенно входил в свои права. — Без нашего присмотра цех, — взглянул на обер-мастера, — включая и вас, Аким Иванович, не оставлять. Ни днем, ни ночью. С сегодняшнего дня переходим на оборонный заказ. Каждая вторая плавка — пульная.
— Что мне пульная! — заносчиво бросил Дранников, воздев глаза к потолку. — В Златоусте я как-никак десять марок легированной варил!
