Липовый чай - Алла Федоровна Бархоленко
Опять одна, подумала она. Как будто в доме нет главы. Как будто нет мужчины.
Она включила торшер у тахты. Оранжевый свет лег на ковры и книги. На минуту ей сделалось приятно от вида своей комнаты. Эта комната предполагала существование нестертых мыслей и чувств, но ни мыслей, ни чувств не было, книги смотрели немо, будто стояли одни пустые обложки. За ее отсутствие на полу и письменном столе появился тонкий налет пыли. Лика начала уборку, движение несколько рассеяло ее. Она приняла хвойную ванну, думая при этом, что хвойный экстракт пахнет чем угодно, только не хвоей, и снова устроилась на тахте. Комната перестала смотреть отчужденно, признала ее хозяйкой, и Лика почти успокоилась.
Утром она позвонила Садчикову.
— Вы мне нужны, — сказала она.
— Надолго? — спросил он.
Она промолчала, думая о том, что при разговоре с Садчиковым всегда появляется двусмысленность.
— Если я вам нужен надолго, — услышала она его голос, — возьму выходной. Мне положен отгул.
— Возьмите, — проговорила она. — Отгул вам не повредит.
Он хмыкнул в трубку:
— Но учтите, я не выношу безделья. Если мне нечего делать, я сатанею. Мне нужны препятствия.
— Препятствия будут, — пообещала она.
— Встретимся в ресторане? — спросил он.
— Только не в ресторане! — испуганно воскликнула она. Он засмеялся. — Да утром там и не работают. Давайте где-нибудь… В сквере у памятника — вас устроит?
— Бр-р, — сказал он, — не люблю романтики.
— Романтики не будет, — пообещала она.
— Вы меня утешили, — отозвался он мрачновато и повесил трубку.
Она приняла душ, тщательно уложила волосы, потрудилась над гримом, выбрала нежаркий льняной костюм и белые туфли. И, осмотрев себя перед зеркалом в полной готовности, нашла, что выглядит привлекательно и с некоторой загадочной неуловимостью — неуловимостью возраста, настроения и желаний. По теории, подумала она, это должно привлекать мужчин. Впрочем, теперь мужчины предпочитают ситуацию попроще, чтобы не утруждать себя еще и в этой области. Похоже, однако, что Садчиков был приятным исключением, и ей стало любопытно, верно ли она определила его.
Он ждал, нетерпеливо прохаживаясь по теневой стороне песчаной дорожки в сквере, и, похоже, уже чертыхался. На нем были белый костюм и черная рубашка со свободным воротом. В сочетании с седеющими волосами это выглядело, надо сказать, неплохо — на соседних скамеечках уже роились девочки.
Вырядился, павлин, подумала она. Теперь она, кажется, выглядит рядом с ним бледновато. «Впрочем, все это не имеет ровно никакого значения», — сказала она себе и направилась к нему определенно деловой походкой.
Садчиков прошел отведенный себе для хождения участок песчаной дорожки и повернулся. В первую минуту он не узнал ее. Потом торопливо пошел навстречу, будто обрадовался на самом деле, и даже в глазах его было не видно всегдашней иронии. Лика подивилась: актер! Он взял ее руку и поцеловал с почтительной преданностью. Раскрашенные свистульки на скамейках умолкли.
— Демонстрируем высший класс? — спросила она с легкой насмешкой.
Он взглянул на нее одобрительно.
— То, что надо, — сказал он.
Она легко укротила возникшее волнение и перешла к делу:
— Мне нужна ваша помощь.
— Помощь хирурга? — спросил он. Опять с каким-то подтекстом.
— Совсем нет, — ответила она. — О хирургии я говорила бы в больнице.
— Я в вашем распоряжении, — сказал он примирительно. И не удержался: — По крайней мере на сегодня.
Она взглянула с недоумением. Удовольствие завяло на корню. Садчиков понял, что она готова уйти, и вдруг смутился.
— Простите, — пробормотал он. — Теперь это рефлекс — ценить себя в полтора раза дороже того, что стоишь. Вдруг кто-нибудь да поверит… Я вас слушаю, Гликерия Викторовна. — И просительно дотронулся до ее руки.
Ей еще сильнее захотелось уйти. Уйти, чтобы огорчить его, чтобы помучить, чтобы он бежал за ней и просил прощения — неизвестно за что, просто так, потому что любой мужчина заранее виноват перед женщиной.
Она с изумлением внимала своим смутным движениям: что-то подобное бывало с ней лет двадцать назад, тогда она легко убегала, легко обижалась, не так уж легко, но все же добивалась, чтобы у нее просили прощения. Почему? За что? Логика, признаться, тут не участвовала, просто ей так надо было, и ей тогда не приходило в голову усомниться в необходимости своих желаний.
— Я хочу построить дом, — трезво сказала она, отстраняя от себя ненадежное, запоздало-молодое ожидание чего-то.
Он взглянул с любопытством и уточнил:
— Дачу?
— Дом, — упрямо повторила она.
— Да я не отговариваю! — засмеялся он. — Строить дом ничем не хуже, чем собирать этикетки от бутылок или любить джаз. Я просто выясняю обстоятельства… Построить дом и при этом сохранить квартиру в городе?
— Разумеется.
— В таком случае ваш дом все-таки будет именоваться дачей, — сказал он.
— Ну, пусть дача, — поморщилась она.
— Следующий вопрос: где?
— В трех километрах от Малушина, на берегу озера. Там ни души…
— Где вы живете? — воскликнул он. — На луне?
— А в чем дело? — удивилась она.
— Индивидуальное строительство дач запрещено. Только кооператив!
— Ну, так организуйте кооператив!
Он обессилел от смеха и сел на скамью. Она молча ждала.
— Ладно, — наконец проговорил он. — Задача интересная. Но я буду действовать самостоятельно, вы не против? Идите домой и сидите у телефона.
Одного дня для его самостоятельных действий не хватило, он прихватил еще два. Чтобы кое-как убить это время, Лика затеяла генеральную уборку, потом генеральную стирку, потом генеральное писание писем и, наконец, не
