Липовый чай - Алла Федоровна Бархоленко
Лика разжала руку, песчинки шлака ссыпались, оставив на ладони совсем мелкую пыль. Лика подумала, что до нее этих песчинок так или иначе касались руки многих людей, руки труда, что эта шлаковая гора не просто шлаковая гора, а память о тех, кто жил и сто лет назад, и раньше, и кто живет сейчас, но кого она не знает, что это прикосновение к тому совершаемому сонмом людей созиданию, с которым она сталкивается поминутно, но никогда не думает об этом. Сейчас, потрясенная грандиозностью вывороченной наизнанку горной гряды, она ощутила с этим созиданием родство и единство, ощутила братскую сопричастность всех к чему-то общему. Это ощущается не всегда, но все-таки есть, и называется то трудовым героизмом, то преобразованием природы, то строительством будущего, а Ликой воспринималось сейчас как сопротивление небытию.
Ей, ежедневно сталкивающейся с хрупкостью и болью человеческих тел, с таким несложным переходом от живого к неживому, когда на титульном листе истории болезни остаются лишь фамилия, адрес и место работы (завод, институт, магазин — пустые звуки), — ей нужно было ощутить нечто более постоянное, не столь подверженное времени, и не столь зависящее от артериального давления и сахара в моче. И она преисполнилась благодарностью и даже нежностью к черно-зеленому цвету этого города, который твердо знал, что человек живет для того, чтобы делать свое дело, что дело человеческое просто, как хлеб, и так же, как хлеб, трудно.
Председателя райисполкома звали Иван Кузьмич, райисполком выглядел как дом на большую семью, со скрипучими полами из досок и пестрой кошкой на окне. Ни записи, ни очередей на прием не было и даже не происходило никакого важного совещания, дверь в кабинет председателя была открыта настежь. Лика увидела, что (кабинет этот тих, безлюден, за большим столом никто не сидит, а у сводчатого окна, за которым виднелись трубы медеплавильного завода, стоит в задумчивости невысокий человек. Это было непривычно — пустой кабинет и задумчивое начальство, Лика даже приостановилась. Человек у окна повернулся к ней, и они несколько мгновений смотрели друг на друга, и Лике захотелось войти в кабинет, и человек у окна — она была уверена в этом — тоже хотел, чтобы она вошла, и она даже чуть повернулась в его сторону, но тут приветливая секретарша осведомилась о ее деле, а дверь, чтобы не мешать ни председателю, ни Лике, тактично прикрыла.
Выяснилось, что с письмом, которое выбегал Садчиков, произошла путаница. Письмо было адресовано Ивану Кузьмичу Мыльникову, но Лике объяснили, что Мыльников сейчас не председатель, да и раньше только исполнял обязанности председателя, а настоящее его место в замах, председателем же теперь другой Иван Кузьмич — Фильчагин.
— Так вы к кому пойдете? — спросила секретарша, сидевшая меж двух кабинетов и совсем не похожая на секретаршу высокого начальства: в простой прическе, негустой пучок на затылке без всякой начинки, шерстяная кофточка обычная, магазинная, пойди да купи. То ли дело в большом Ликином городе! Там секретарши так секретарши — как манекенщицы с выставки заграничных мод, там входишь — если входишь — в одну из охраняемых манекенщицей дверей с сознанием своей незначительности и незначительности своего дела. А тут перед Ликой сидела молодая женщина, руки которой с неброским маникюром явно знали работу по дому, наверно, кололи дрова и доили корову, во всяком случае не устрашали посетителя длиной и кровавым цветом ногтей. И нисколько о себе не думала, что она что-то, а все приходящие сюда ничто, и не собиралась до последнего охранять предвариваемые ею двери, а предлагала войти в любую.
Лика улыбнулась ей, и лицо секретарши тут же осветилось ответной улыбкой.
— Тогда я все-таки к заму, раз письмо получилось к нему, — решила Лика и с сожалением взглянула на недавно закрытую дверь.
Иван Кузьмич Мыльников сидел за большим столом и что-то писал. Он кивнул Лике, добрался до точки, жестом указал на стул и молча откинулся на спинку стула.
Лика протянула письмо.
Зам прочитал и посмотрел на Лику. Лика посмотрела на зама.
— Гм… — сказал зам и стал читать письмо во второй раз. После чего сказал: — Видите ли… — И побарабанил корявыми пальцами по столу. Лике показалось, что эти пальцы она уже видела.
— Данное письмо адресовано, так сказать, председателю…
— Я в курсе, — отозвалась Лика, всматриваясь в пальцы. Пальцы застеснялись и уползли под стол.
— Так что… — произнес зам и сделал движение головой, которое должно было объяснить все остальное.
— А именно? — насторожилась Лика.
— Я же говорю — к председателю это. А я — в замах, — сокрушенно вздохнул Иван Кузьмич Мыльников.
— Ну, и что? — спросила Лика.
— Ну, как же? — скромно отозвался Мыльников. — Я же не председатель.
— Но вы — Мыльников?
— Это верно. Я, конечно, Мыльников. Но с другой стороны…
Она вспомнила. Почки. Он был у нее на рентгене около полугода назад. Она, как обычно, приехала в Малушино, а за ней прислали машину из района, и вообще тогда было много суеты.
Иван Кузьмич Мыльников опять взялся за письмо.
— Участок… дачи… — Пожал плечами. — Да почему у нас? Никто у нас никаких дач не ставил.
— Место понравилось, — объяснила Лика.
— Мало ли что понравилось, — возразил зам. — Мне, может, чужая жена нравится.
— За чужую жену можно выговор схлопотать, — сказала Лика с некоторым намеком, — а тут вас из области уважительно просят.
— Просят — это конечно… — тяжело вздохнул зам.
Все-таки сильно сомневался человек. Просят — не приказывают. А с другой стороны — область. То есть начальство, стало быть. А ему до пенсии два года. И чья это перед ним баба, опять неизвестно. Надо полагать, не просто баба. И письмо это… Случись что, скажут — превысил, раз письмо председателю. Зачем-то люди дачи строят. Когда можно просто — лодка да удочка,
