Летние гости - Владимир Арсентьевич Ситников
В небольшом зальце Филипп увидел сидящих рядышком за пасхальным куличом хозяина кафе «Роза» голенастого Спиридона Седельникова, владельца аптеки Бекмана, своего соседа-благодетеля Степана Фирсовича Жогина и еще одного, пахнущего кремом человека с тщательным пробором. Этого он сразу схватил за руку, потому что рука вздрагивала в кармане. На пол выпал браунинг, тонко сделанная вещица.
Что это был за хлюст? Уж не Чирков ли? Филипп сказал ребятам, чтоб с этого не спускали глаз.
У Жогина обвисли усы. Зато Бекман спесиво поблескивал золоченой дужкой пенсне. Что-то лепетал осинкой дрожащий Спиридон Седельников. В сторонке сидел пятый, с очень знакомы ми широкими бровями, посеребренной бородой.
— Епископ Исидор, — узнал Спартак.
Тот со злобой отвернулся и от Филиппа, и от своих соседей по столу. Обиделся владыка.
Карпухина нигде не было. Не могли же гости угощаться без хозяина.
Филипп, словно надеясь на помощь, крикнул:
— Где остальные? Карпухин где?
Владелец кафе, не в силах справиться с прирожденной официантской вежливостью, привстал:
— Неизвестно-с. Мы справляем день ангела Степана Фирсовича.
— «Неизвестно-с», «день ангела», — передразнил его Филипп, — а это что, подарочек? — и подкинул в руке браунинг.
И тут он услышал Мишкин крик, кинулся в соседний залец. Там парусила легкая занавеска. Окно было распахнуто.
Мишка размахивал руками, забыв, что у него за плечом болтается драгунка.
«Ох ты, кокора, надо волосы дыбом иметь». Внизу, петляя, легко бежал по утреннему черепку человек в зеленом кителе и серой папахе. Он ловко, как на ученье, перепрыгнул прясло и пустился прямо к задворкам Тепляхи. Филипп остервенело выпустил из «велледока» все семь патронов, потом выхватил у одного из красногвардейцев винтовку и, стараясь не рвать спусковой крючок, успел послать вдогонку Харитону Карпухину еще одну пулю. Но и она не задела удачливого поручика. Тут и Мишка выпалил из драгунки. «Пулемет бы, — пожалел Филипп и тут же ругнул себя: — Совсем осрамился. Все пули в белый свет».
Показалось Филиппу, что Карпухин скрылся прямо на одворице Митрия Шиляева. Прибежав в село, они заколотили в калитку его дома.
Митрий в вытершейся, позеленевшей от старости шубейке, накинутой на плечи, отворил дверь и обрадованно пригласил Солодянкина.
Филиппу некогда было не только заходить, но и разговаривать.
— Харитона Карпухина ищу. Не заскочил к вам?
Шиляев посторонился, пропустив красногвардейцев в ограду, с тревогой спросил Спартака:
— Неужели чего он натворил? А?
— Натворит еще, успеет, — уверенно сказал Филипп, осматривая ограду. Конечно, Карпухин мог свободно пробежать сюда от колодца, а потом через дверь на улицу, в березовую рощицу, и ищи его. Поэтому сразу послал Мишку Шуткина на дорогу, идущую из Тепляхи. — Но ты никакого шума не слышал? — расспрашивал Филипп Шиляева.
— Палили сильно, это слышал, а больше — нет, — недоуменно пожал тот плечами.
Филипп обошел хлева, поднялся на сеновал, пахнущий мякиной и сухими вениками, оттуда перебрался на подволоку и, задевая головой худые корзины, подвешенные к стропилам лапти, обошел ее, залепив все лицо пыльной паутиной.
Когда спустился на сеновал, показалось, что кто-то приглушенно передохнул. Бросился туда Филипп, но понял, что это вздохнула корова в хлеву, ругнувшись, слез вниз.
В глазах Митрия таилась тревога. «Неужели Шиляев знает что о Карпухине?» — подумал Спартак и спросил еще раз:
— И по улице никто не пробегал?
— Вроде нет, — ответил Митрий.
Филипп стер с потного лица сорины и кинулся к попу Виссариону. Если прячется, то в первую очередь у этакого контры, как здешний поп.
Когда искали Карпухина в поповской клети, прибежал испуганный Мишка Шуткин.
— Санки твои кто-то угнал! — выкрикнул он.
Этого еще не хватало! Да кто, как не Карпухин?
Так и есть, угнал поручик вороного жеребца. Филипп плюнул и чуть не разбил от досады кулак, стукнув им о коновязь.
Поручик, конечно, знал толк в лошадях: выбрал самую ходкую — статистого, не простых кровей жеребца Солодона. Где-то выждал удобный момент и увел. Как это получилось, кто ему помог или сам, без чужой помощи, угнал, разбираться было некогда. Приказав везти найденные на чердаке иконы и арестованных следом, Спартак обрезал постромки у пристяжной и охлюпкой поскакал в погоню за Карпухиным. Думал он, что по вытаявшей, а в некоторых местах уже просохшей колее поручик далеко не уедет. Верхом Филипп подастся быстрее.
Но Карпухин не жалел жеребца. Где нельзя было, гнал сани прямо по земле, где можно, ухитрялся ехать по снежной обочине: виден был след от санок. Даже через дымящуюся Тепляху перемахнул вброд, обломав припай.
Несчастье не ходит в одиночку. Кобыла, на которой ехал Филипп, оказалась тугоуздой. Она знала только свою дикую волю. Недаром кто-то не от любви назвал ее Баламуткой. Не проехал Филипп полверсты, как Баламутка выкинула свой первый фокус. Взбрыкнув, повернулась так, что он свалился, ударившись затылком о заледенелый наст. Первой мыслью было, поймав Баламутку, взгреть ее плеткой, но он подавил в себе это чувство, подошел к лошади с протянутой рукой, потрепал по шее, словно похвалил ее за дурь.
Дорога курилась, солнце било в глаза. По такой ростепели на санях ехать тяжело. Филипп, взбираясь на бугор, веселил себя хрупкой надеждой, что, одолев вершину, увидит на другом склоне серую папаху Карпухина. И тогда берегись, поручик. Уж тогда он его возьмет. Но с тоскливой злостью видел пустую дорогу.
Теперь он потерял всякую осторожность. Ведя на поводу Баламутку по ровной белизне речки Быстрицы, даже не думал о том, что отовсюду виден на слепящем снегу и Карпухин может его уложить с одного выстрела. Он бы, наверное, обрадовался, услышав этот выстрел. Можно было бы еще померяться ухваткой.
Филиппа даже не встревожила словно стеклорезом проведенная по льду опасная щель. Он шел, потрескивал под ногами лед. Ему что-то кричали с берега, но он даже не
