Лев Экономов - Перехватчики
— Вы неправильно его поняли, — сказала она, подходя к окну. — Он вас очень любит.
— Оно и видно, — мать все еще не убирала мешок, точно раздумывала, не унести ли его назад.
— Ничего вам не видно. Он очень вас любит. Очень любит. Очень. — Она вдруг прислонилась к оконному косяку и беззвучно зарыдала, подрагивая худенькими плечами.
Мать тоже всхлипнула, выронив из рук мешок. Картошка с грохотом покатилась.
Я не знал, кого и как мне успокаивать, и все стоял и смотрел на обеих женщин.
Мать машинально вытерла о передник натруженные костистые руки и шагнула к окну. Она молча пригнула Люсину голову к своей давно высохшей груди. Люся зарылась лицом у нее в платке и все продолжала подергивать плечами. По темным морщинистым щекам матери покатились крупные слезы.
Я хотел подойти к женщинам, но мама так на меня посмотрела, что я невольно отступил назад, снял висевший на гвозде шлемофон и толкнул дверь. На кухне загрохотало. И я увидел сидевшую на полу хозяйку. Она морщилась и терла свой лоб:
— Полегче надо.
«Так и надо, — подумал я, — не будешь подслушивать и заниматься сплетнями».
Я вышел на улицу и направился на аэродром.
СОКОЛА ВИДНО ПО ПОЛЕТУ
«Все это мелочь. Сейчас главное — сосредоточить внимание на предстоящем полете, — говорил я себе. — Ну повздорили. Вез этого, говорят, не бывает в семьях.
Ну хватит, хватит об этом, — перебивал я свои мысли, — надо думать, как буду сегодня стрелять по воздушной мишени. А то, что Люся захандрила от безделья, — это факт. С каким энтузиазмом она работала на постройке аэродрома! Каждое ее письмо дышало оптимизмом, бодростью. Я нарадоваться не мог. А вот сникла, скисла. Нужно что-то предпринять, но что, что? Эх! Нашел время! Сейчас надо еще раз с начала до конца продумать свои действия во время выполнения маневра при стрельбе по мишени. Значит, так: перед запуском двигателя проверяют исправность работы прицела и фотопулемета…»
— Товарищ лейтенант, здравия желаю, — это Брякин. Подбежал возбужденный, в глазах нетерпение. — Мы сейчас спорили насчет проверки оборудования и арматуры самолета. Я говорю, надо сначала убедиться, что бортовой аккумулятор и все автоматы защиты…
— Подожди, Брякин. Не до тебя. Иди-ка лучше спроси техника звена.
Брякин замучил всех своей дотошностью. Сначала мало кто придавал серьезное значение его вопросам. Отвечали на них скороговоркой, как-нибудь. Но ефрейтора не удовлетворяли ответы — то, что говорили, он знал, он требовал обстоятельного рассказа, часто при этом делал сам уточнения и дополнения. И тогда мы увидели, что перед нами человек, который действительно решил стать механиком. Мы стали подыскивать ему какие-нибудь каверзные вопросики, но посадить Брякина в калошу было не так-то легко.
То, что я так бесцеремонно обошелся с ним, обескуражило парня.
— Сами говорили, спрашивать вас в любое время, — он шмыгнул носом и пошел прочь. — Не хотите — не надо.
Сделалось жаль ефрейтора.
— Подожди, Брякин.
Он не оглянулся, может, не расслышал.
На линии предварительного старта около санитарной машины толпились летчики в синих куртках, с пристегнутыми к коленям планшетками, со шлемофонами и кислородными масками в руках.
Александрович, которого с легкой руки Лобанова теперь все называли за глаза эскулапом, делал медицинский опрос летчиков. Обычно он спрашивал о самочувствии, как спалось, как настроение. Мне не хотелось отвечать ему на эти вопросы, и я не пошел туда, а остановился около планеров-мишеней, выкрашенных в темно-зеленый цвет.
Планеры напоминали каких-то хищных птиц с длинными, острыми, трехгранными носами и вынесенными назад крылышками. Поставленные в ряд, они, казалось, вот-вот сорвутся с места и прыгнут прямо в небо — такой был у них внушительный и грозный вид.
Я задумался: давно ли, казалось, самолеты-буксировщики (чаще всего это были легендарные «Поликарповы») медленно таскали за собой белый полотняный конус, а истребители или штурмовики один за другим атаковали надутую воздухом колбасу.
Изрешеченный пулями конус отцеплялся над аэрородромом и плавно падал на землю. Специалисты воздушно-стрелковой службы, или, как их называют в полку, «специалисты огня и дыма», вместе со стрелявшими летчиками тщательно обследовали его, подсчитывая, сколько пробоин красного цвета, сколько зеленого, желтого, синего… (Пули каждого летчика красились перед полетом в свои цвет.)
Но изменились скорости самолетов, а тихоходный тряпочный конус не мог имитировать быстролетящую цель. Да и форма его далека была от формы самолета. И вот вместо конуса к буксировщикам, на этот раз уже реактивным бомбардировщикам, прицепляли такие планеры-мишени. Они носились с огромной скоростью, и попасть в них было не так-то просто.
Мимо меня по рулежной дорожке то и дело проходили тягачи с прицепленными к ним самолетами. Я помахал планшеткой стоявшему в одном из них капитану Кобадзе и пошел на стоянку.
— Значит, так, — повторил я, — перед запуском двигателя проверяю исправность работы прицела и фотопулемета. Интересно, что они сейчас там делают? Успокоились или все еще выясняют отношения?
Летчики, пользуясь свободной минутой, стали пасовать ногами консервную банку. Она с грохотом каталась по земле от одного к другому. Только Пахоров стоял в стороне и, прикрыв глаза ладонью, читал шепотом, словно молитву творил, инструкцию летчику по эксплуатации и технике пилотирования. Он никогда не выпускал ее из рук. Его постоянная угрюмая сосредоточенность и настороженность нас поражала. А однажды он забыл инструкцию дома, и его жена принесла ее на аэродром.
Проходивший мимо Одинцов сделал «футболистам» замечание.
— Не понимаю, — пожал плечами Лобанов. — Почему люди, становясь старше, удивляются тому, что делали сами в эти годы? — И пнул банку в сторону.
Поравнявшись со мной, инженер посмотрел на часы:
— Поторопитесь с отбуксировкой самолета. Младший техник-лейтенант Мокрушин доложил мне о готовности машины к вылету. Он делал это по-абдурахмандиновски четко, с полной ответственностью за свои слова.
— Отстой с подвесных баков слили?
— И с подвесных, и из фильтра низкого давления, — Брякин показал на полулитровую банку с авиационным, совершенно бесцветным керосином, который должен был храниться до следующих полетов — на случай проверки при чрезвычайном происшествии.
— Ленты для стрельб вставлены?
— Тридцать снарядов. Вот контрольный лист. Начальники групп уже расписались.
— Ну тогда поехали.
На линии предварительного старта я уложил в кабину заряженный парашют и стал газовать двигатель. Мокрушин осматривал работу систем под давлением, герметичность трубопроводов. Когда я увеличивал обороты, самолет как-то напружинивался и приседал, вырывавшиеся из сопла газы отталкивались от бетонки и, казалось, норовили поставить машину на нос.
— Все нормально, — сказал техник, когда я кончил пробу. Я тоже осмотрел двигатель. Он был сухой, и меня это успокоило. Значит, того, что было с одним из наших летчиков, у меня не случится. А было вот что: из-под какого-то агрегата подтекало масло. Техник этого не заметил. В полете вместе с потоком воздуха оно попадало в компрессор и там воспламенялось. Через отборник воздуха для поддува кабины шел дым. Летчик летел без кислородного прибора и чуть не задохнулся.
Расписавшись в контрольном листе о приеме самолета, я ушел на построение летного состава.
Зона стрельб размещалась над огромным лесным массивом. Я добрался туда за каких-нибудь десять минут. Теперь нужно было найти воздушную мишень. Я знал: чем раньше обнаружу цель, тем больше времени у меня будет для оценки обстановки и выбора тактического приема для атаки.
Штурман наведения, следивший с командного пункта по радиолокатору за полетом самолета-буксировщика и моего самолета, дал мне команду развернуться на тридцать градусов.
Я выполнил разворот и увидел в нескольких километрах самолет-буксировщик, а за ним, чуть ниже, — мишень. Немедленно поставил прицел в нужное положение.
Самолет-буксировщик «таскал» цель в двух направлениях, находясь на высоте нескольких тысяч метров. Мне нужно было связаться с его экипажем и запросить разрешения на выполнение задания.
— Выполняйте, — послышался незнакомый голос в наушниках.
Я перезарядил оружие и стал сближаться, стараясь занять исходное положение на одной высоте с мишенью, а может быть, даже еще и с некоторым превышением.
Когда цель стала визироваться под углом шестьдесят градусов, я начал разворот на нее.
Только бы не упустить момент. Я чувствовал себя неспокойно. Уверенности, что поражу цель, не было. Все двигалось и перемещалось под разными углами: и мой самолет, и самолет-буксировщик, и мишень. Большая скорость сближения предельно ограничивала время для прицеливания.
