Ратниковы - Анатолий Павлович Василевский
Да, выпал снег. Как рано, черт бы его побрал! Сразу прибавилось забот коммунальникам. Город туристский — гляди в оба.
Семен Артемьевич насторожился: может, снег уже убирают? Нет, за окном было тихо. Спят.
— Что? — сонно спросила жена. — Проспали?
— Проспали. — Семен Артемьевич отпустил тюль, ощупью отыскал кресло и стал натягивать штаны. — Снег выпал… а они спят.
— Снег?! — Руфина Викторовна подхватилась с постели и раздернула тюль. — И правда! Ах, как славно! Светло, чисто!
Руфина Викторовна была в нейлоновой ночной сорочке — Семен Артемьевич увидел на фоне окна округлую, гладкую фигуру жены и с досадой подумал, что проснулся поздно, что день впереди хлопотный — времени только-только хватит на то, чтобы умыться да позавтракать.
В машине сидел он неподвижный и молчаливый — жена и шофер хорошо знали эту его привычку сосредоточиваться с утра.
Сначала оперативка. Тут все ясно: срок, конечно, мал, что и говорить — чуть больше полутора месяцев — бабки надо подбить в декабре, ну, в крайнем случае, третьего-четвертого января, а он дал слово, и слово это по инстанциям дошло до министра, освоить на данном объекте до конца года семьдесят тысяч… На оперативке следует четко определить фронт работ — производить лишь то, во что можно вложить максимум средств… Конечно, он выслушает требования строителей, но, главное, пожалуй, надо решить, какие изменения внести в проект ведения строительства и соответственно в карту комплектации стройки железобетонными, конструкциями, тогда можно будет обеспечить всем необходимым монтаж…
Семен Артемьевич подвигал затекшей ногой и навалился спиной на сиденье, с удовольствием расправляя плечи. Монтаж каркаса и станет тем фронтом, на котором можно дать эти семьдесят тысяч. Дать во что бы то ни стало!..
Из всех вопросов, которые ежедневно обступали Семена Артемьевича, которыми приходилось ему заниматься и решение которых зависело от него, он постоянно выделял те, какие были связаны со строительством. И не только потому, что в город с каждым годом ехало все больше туристов, и город был на виду, и не заниматься вплотную ростом, благоустройством города было бы верхом безответственности (как говорил он своим подчиненным), но и потому еще, что сам он в прошлом немало строил, знал и любил это дело, занимался им с удовольствием.
Он мог не ездить на оперативки, потребовал бы от Вахтеева, ведавшего строительством, чтобы тот сам вникал во все, сам все решал, но он ездил. Усаживался за скрипучий прорабский стол в прокуренном и прокопченном вагончике и будто возвращался в свою молодость — в годы, начавшиеся после института.
По совету старших, примерил на себе все низовые должности. Начинал с бугра, как зовут бригадиров на стройках, был мастером, прорабом, начальником УНР.
Встречаясь теперь с этими людьми, недоверчиво, с пристрастием присматривался к каждому; и на лице у него появлялось блуждающее, непонятное для окружающих выражение: не находил у этих людей того, чем отличался когда-то сам. Не было у них ни его изворотливости, ни хватки, ни напористости, а без этого не пробьешься, не выявишь себя — один до пенсии проходит в буграх, другой — в прорабах…
И не в том дело, что должности их малы, хлопотны — у него забот побольше, наверно, — но сколько над этими людьми начальников! И едут, и едут, и звонят, и вызывают!
И он начальник, но он не в счет. Он инженер-строитель: на всех этапах работ — от проектирования до сдачи объекта в эксплуатацию — вопросы решает профессионально. Взять тот самый дом… Сколько крови попортил с ним — и себе, и архитекторам, — пока нашли устраивающую всех планировку! А как жестко пришлось контролировать работы!..
Иначе нельзя было — в случае малейшей промашки любой потом мог над тобой посмеяться: как следует, мол, не построил даже тот дом, в котором собирался жить сам.
Его знают на всех стройках. Все знают — и руководители, и рабочие, — его мнение имеет вес. А сколько таких начальников, кого не следовало бы и близко подпускать к стройкам! Тот же Вахтеев. Умен, деловит. И хватка у него есть. Спуску никому не даст, с кого угодно спросит. Но строительной специфики не знает, не чувствует — отсюда и перегибы, и конфронтация…
Подобрать, может быть, ему другую должность? Работник дельный, перемещение только на пользу пойдет. Надо продумать это хорошо, обсудить. Но сегодня все-таки послать на оперативку следовало его — пусть бы решал и отвечал после за все.
А сам заглянул бы в тот дом. Давно не был — неделю, наверно.
Дом, по существу, готов. Осталось облицевать плитками туалеты, ванные и кухни. Узнать надо, непременно узнать у Пузырькова, отыскал ли он желтую плитку. Голубую чаще завозят, желтую — редко.
Семен Артемьевич сидел неподвижно, занят был мыслями и тем не менее внимательно глядел по сторонам, надеялся еще увидеть, что где-нибудь начали убирать снег.
Выпало снега мало — лишь побелило город, — убирать почти нечего, но тем и хорош первый снег, тем более такой внезапный, ранний, что дает возможность коммунальникам испытать себя. Нет, снег никто не убирал, никто не проверял готовность к зиме своих служб.
Впереди вспыхнул красный свет, «Волга», клюнув капотом, остановилась, но все же выехала на белые полосы переходной дорожки, Семен Артемьевич недовольно взглянул на шофера, отвернулся и тогда увидел на темном, подтаявшем тротуаре человека, идущего к переходу: невысокого, щуплого, с тощей рыжей бородой — точь-в-точь как у козла…
Вытянутое, желтоватого цвета лицо пешехода показалось знакомым, Семен Артемьевич поспешно отвел глаза — с ним часто здоровались, и не хотелось опять попадать в неловкое положение: то ли ждать, когда человек сам дотронется рукой до своей облезлой кроличьей шапки, то ли кивать первым — человек заговорит, и не будешь знать, кто он и что ему отвечать: может, встречались когда, ты забыл, а он помнит и ждет от тебя нужного ему решения?.. Семен Артемьевич незаметно покосился: неужто с ним учились в одном классе? Похож, похож…
Года три сидели на задней парте… Да, три года. А потом Вадька Левенцев уехал куда-то с родителями, и будто провалился — фамилия даже забылась — и вот выплыл. Все вспомнилось — и прозвище по фамилии: Ливан…
Семен Артемьевич улыбнулся: и у него было прозвище, непонятное и грозное — Меликасет…
Как Ливан тогда кричал ему, в слезах, в отчаянии, в злобе: Меликасет, Меликасет!..
Но почему он тогда порубил рыбу Ливана? Весь улов?.. Не отнял, не унес к себе, а взял и порубил, просто порубил — на мелкие кусочки, прямо на песке, вместе с куканом
