Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
— У нее не было, а у меня, значит, есть. Но я же старше ее, — впервые призналась в этом Умужат. Обычно она всегда доказывала обратное.
— Можно и в тридцать лет остаться без зубов и в семьдесят пять иметь здоровые, — терпеливо объяснил ей Мустафа.
Но тетя упорствовала. И врач наконец рассердился:
— Первый раз в жизни встречаю человека, который мечтает избавиться от собственных зубов, — сказал он.
Но скорее гору можно было сдвинуть с места, чем убедить в чем-нибудь мою тетю. И в конце концов Мустафа сдался. Сошлись на том, что он удалит еще два зуба. Мне было очень неловко перед Мустафой, с которого уже пот стекал градом, и я поспешила увести свою тетю.
Несколько дней, пока заживали ранки во рту, тетя отдыхала. Но мне было не до отдыха. Тетя заставила меня провести ее по всем местам, где она бывала в молодости. Мы побывали в театре: прежде здесь находился Клуб горянок, на фабрике III Интернационала, где моя тетя работала когда-то… У главной площади тетя остановилась и, опустив голову, произнесла: «Раньше здесь была такая зеленая лужайка. Здесь тренировались ребята национального полка. Что за красавцы были, как на подбор! Но лучше всех твой отец. Ни одна сестра в мире не имела такого заботливого брата».
— Не расстраивайся, тетя, — утешала я ее. — Если бы не такие, как он, разве мы бы выиграли войну.
— Твоя правда, доченька. Слава аллаху, что у нас были такие мужчины, но ведь войны могло и не быть. Тогда мой брат был бы сейчас жив. О пусть бы он ожил хоть на час. Как бы он гордился тобой, Фазу, и Гасаном… Ведь Гасан такой умница, весь в своего дядю. Разве его послали бы в другую страну, если бы это было не так. Говорят, и там все восхищаются его умом. Гордись, Фазу, своим братом. Пока братья живы, мы их не ценим. — И она пытливо взглянула на меня. — Женщина, у которой есть брат, чувствует себя уверенно, словно сидит на стуле со спинкой. Когда жив был Магомед, как меня все уважали. А теперь кому я нужна! — и тетя всхлипнула.
Я растерялась, не зная, чем ее утешить. Но тут, к моей радости, тетя сама приободрилась. Глаза ее заблестели.
— О аллах, прости меня, грешную, — сказала она торжественно. — Разве я плохо живу? Разве мой брат не погиб как герой? Если бы он умер не на поле боя, вот тогда бы я могла плакать.
Так мы проводили дни, пока не пришла пора снова идти в поликлинику. Зубные коронки тетя пожелала делать из чистого золота.
— Слава аллаху, дети мои все ученые, — гордо выпрямившись, сказала она Мустафе. — Что ни рука, то протягивает мне деньги. Зачем мне их копить?
И надо же было случиться, чтобы у кассы мы встретили нашего односельчанина Абакара. Тетя тут же стала делать мне какие-то знаки. Когда же подошла наша очередь, она ущипнула меня за локоть и внизу незаметно сунула мне в руки пачку денег. «А-а, — сообразила я. — Тетя хочет, чтобы Абакар видел, что я плачу́». Я сунула пачку ей обратно и открыла сумку.
— Фазу, не надо, ты и так на меня столько тратишь, — пропела тетя, слабо отстраняя мою руку, и покосилась на Абакара.
Но для него это было, как ливень по скале. Он утопал в невозмутимости, как в лохматой папахе. Тогда тетя Умужат обратилась прямо к нему:
— Брат Абакар, они прямо осыпают меня деньгами, — стыдливо сказала она. — Ну зачем мне золотые зубы! В могилу нести, что ли? Так нет, и сын, и жена его Татьяна пишут из чужой страны, умоляют, чтобы вставляла только золотые. Так уж им хочется, чтобы я была молодой и красивой. — И тетя Умужат вздохнула.
— Бери, раз дают, — угрюмо отозвался Абакар. И, помолчав, добавил: — Хорошие у тебя дети, ученые!
— Спасибо, брат мой по вере, — вся засияла тетя. Этого она и добивалась. Теперь она могла спокойно отойти от него.
…Дома тетя попыталась вернуть мне деньги.
— Доченька, — сказала она. — Ты же знаешь, что я живу как за пазухой аллаха. Я верю, тебе для меня ничего не жалко. Но я не хочу, чтобы твой муж — чужой для меня человек, мог сказать: «Ах эти тети, они общипывают нас, как петухов, ошпаренных кипятком».
На всякие щепетильные темы тетя говорила со мной, когда не было дома моего мужа Расула, и всегда в ее фразах проскальзывала мысль, что он чужой человек.
Видно, никак она не могла смириться с тем, что я не стала женой ее сына. Помню, до последнего дня тетя не теряла надежды. Когда же Гасан приехал в аул, чтобы забрать меня в Москву, тетя не ходила, а летала по аулу. «Гасан приехал за Фазу, — радостно сообщала она каждому. — Хочет, чтобы и она стала ученым человеком. Мы ее, конечно, отпускаем. Не одна же она там будет, а с ним».
В дорогу она наложила нам столько еды, словно в Москве голодовка после засухи. В глазах ее я читала торжество победы: «Теперь-то, Фазу, ты от нас не ускользнешь».
Но радость одного порой оборачивается печалью для другого. Услыхав о моем отъезде с Гасаном, приуныла тетя Шумайсат. Правда, она ни в чем не упрекала меня, не отговаривала и вообще избегала говорить на эту тему. Да и что она могла сказать: сын ее Шамиль даже мысли не допускал о том, что я могу стать его женой. А уговаривать его — все равно что с пустыми руками лезть в ястребиное гнездо.
Если бы они не были моими братьями и мне бы предстоял выбор, я бы, конечно, вышла за Гасана. Мягкий и добрый, он всегда был внимателен ко мне и никогда не обижал меня в отличие от Шамиля.
Но и радость тети Умужат оказалась преждевременной. Не знала она, с такими надеждами проводившая нас в дорогу, что в Москве на вокзале нас встретила любимая девушка Гасана.
Кстати говоря, всем своим будущим успехом я во многом обязана ей. Именно она занималась со мной, приносила мне книги, водила по музеям, словом, помогла мне, девчонке из далекого аула, выдержать конкурс и поступить в московский институт. Правда, и я не оказалась в долгу. И мне пришлось немало потрудиться, чтобы тетя Умужат отказалась от своей заветной мечты и согласилась признать своей невесткой русскую девушку.
Когда я впервые намекнула ей о Татьяне, она онемела. Потом стала рвать на себе волосы, царапать себе лицо, причитая, как по
