Николай Плевако - Полнолуние
— А что вам привиделось?
— Кобель! Рыжий, лохматый, зубы ощерены. Брошу в него грудку, отбежит, сядет поодаль и ждет. Только сделаю шаг — снова за мной! А потом как вскочит на спину и давай шею мне грызть… Что бы это значило?
— Кобель — неприятность, — убежденно сказала Варвара.
Парфен Иосифович сразу же вспомнил про сайкинские бидоны. «Зайду, скажу, пусть сейчас же забирает, — твердо решил он. — И как это я согласился, ведь не раз давал себе зарок не вожжаться с Сайкиным, обходить за версту!»
День выдался суматошный, только к вечеру Чоп управился с делами и собрался к куму, да снова задержка: в кладовую зашел Захар Наливайка, посмотрел на медовое богатство и удивился:
— Сколько меду! Хороший взяток. А все жалуются на колхозную пасеку… Вы, Парфен Иосифович, без меня кладовую не закрывайте. Я сейчас за одним человеком схожу.
— За каким еще человеком? — Чоп недружелюбно, из-под абажура, взглянул на Захара. — Сегодня ничего больше отпускать не буду. Пусть завтра приходит.
— Да не отпускать. Вот комсомольские посты устраивают, меня за кладовой закрепили. Видите? — Захар выставил красную повязку на левом рукаве. — Значит, договорились? Не закрывайте без меня.
— Подожди!
Чоп сразу подобрел, пригласил гостя присесть.
— Я не сержусь, Захар, за голого гуся, хоть и опозорил ты меня на весь хутор. Заслужил. Поделом мне, старому дураку… Пробуй майский!
Он придвинул к парню эмалированную чашку с медом и краюху хлеба. Тут же, среди конторских бумаг, лежало и десятка два побитых, выбракованных яиц с прилипшими к ним опилками и соломой. Захар выпил сырое яйцо, взял ложку и принялся хлебать мед, как борщ. А Чопу не терпелось расспросить про комсомольские посты, но не знал, с чего начать.
— Слышу разное, а в толк не возьму. Что за посты?
— Обыкновенные. Для порядка. С разгильдяйством надо кончать.
— Это верно, — согласился Чоп. «Вот и сон в руку!»— подумал он, поближе придвигая к Захару чашку с медом, и в сердцах спросил: — Кто такую чертовщину придумал?
— Елена Павловна… Для энтузиазму! — Захар хохотнул, взял яйцо, снял с него прилипшее перышко, отковырнул на трещине скорлупу и осторожно, причмокивая, потянул в себя студенистый белок. Одним глазом косил на Чопа.
«Озабочен, хоть и не подает вида. Что-то непонятно», — подумал Захар.
— Смотрите же, Парфен Иосифович, без меня кладовую не закрывайте. Я мигом вернусь.
И пошел между ящиков и бидонов вразвалку — коренастый, лихой, с форсисто отвисшим на лоб чубом.
Чоп стоял как огорошенный. Ведь не хотел он, не хотел прятать мед Сайкина! Дернул же его черт! Мало того, что теперь, при комсомольских постах, его нельзя будет вынести, могут в любой день ревизовать кладовую.
Он заставил бидоны пустыми ящиками и послал игравших неподалеку мальчишек за Сайкиным, но вынести мед из кладовой не успел. Вернулся Захар, привел кого-то в брезентовом плаще до пят, в валенках с глубокими калошами, склеенными из красной автомобильной камеры, и охотничьим ружьем за плечом. «Сторож!» Чоп совсем упал духом.
— Объект ваш здесь. Вот этот объект! Понимаете меня? — крикнул Захар на ухо человеку в плаще.
Чоп вгляделся в лицо под капюшоном и с удивлением узнал тетку Семеновну.
— Как же не помню! — Она поправила ружье, шмыгнула носом. — Отченашенко при немцах полицаем был. А я его мальчишкой за уши драла… клубнику воровал у меня в саду.
— Это не Отченашенко, а Филиппа Сайкина вы драли за уши! — поправил Чоп, почему-то заговорив с Семеновной на «вы».
— Всё одно. Одна семейка.
— Кому что, а курице просо. — Захар сердито посмотрел на сторожа, недовольный ее болтливостью.
— Как же не знаю, — не унималась глуховатая Семеновна. — Хорошо Филиппа знаю. Теперь он, значит, кладовщик?
— Да не Филипп, а Парфен Иосифович!
Чоп повеселел: с таким сторожем можно поладить.
* * *Ветер раскачивал верхушки деревьев, сыпал на землю сухую листву. Ночь была темная, воровская. Семеновна спала, утонув в брезентовом плаще, во сне смачно жевала губами. Снились ей какие-то темные, без лиц мужики — метнулись тенями к кладовой, сгорбились над замком.
— Стойте! Стойте, бисовы дети! — закричала тетка, целясь из ружья. — Вот я вас сейчас дробью!
Грохнул выстрел. Посыпались листья с дерева. Но, видно, второпях тетка взяла слишком высоко или боялась принять на душу грех. Мужики прыгнули на линейку и понеслись во весь опор.
Прибежал Захар:
— Что случилось?
И только теперь тетка поняла, что это не сон, а явь.
— Печать сорвана! — Захар укоризненно покачал головой. Но Семеновна и без того была обескуражена, растерянно вертела в руках еще теплую двустволку, сожалея о неудачном выстреле.
— Я их, бисовых детей, все равно опознаю. Из-под земли достану. Это же наши, хуторские!
Захар присел на ступеньках, достал сигареты, закурил, прикидывая в уме, сколько Семеновне лет. Пожалуй, шестьдесят. Этот возраст казался старческим. Родилась Семеновна до революции, жила при царе, при жандармах, а в эту войну — при немцах. Какие они из себя, Захар мог только представить по книжкам да кинофильмам, а вот Семеновна видела живых и, говорят, двух фрицев собственноручно укокошила. Не верилось. Выглядела Семеновна обычной хуторской бабой и в то же время была уже историей.
— Помню, проснулась ночью, слышу, кто-то по двору ходит, — рассказывала она. — Выхожу. Два фрица шарят в сарае, кур с насеста снимают. Последних несушек. Схватила я лом и р-р-раз одного. Оглядываюсь, а сзади другой винтовку поднимает. Я и этого р-р-раз! Обоих наповал.
— Складно. Точно в каком-нибудь дюдективе, — сказал Захар.
— Какой там ладно!.. После лежу в кровати, вся в ознобе, и думаю: зачем людей побила, такой грех на себя взяла? Бог с ними, пеструшками…
— Я пошел, Семеновна, — сказал Захар, раздавливая каблуком окурок. — Сторожуйте тут, смотрите в оба. Как бы воры снова не нагрянули.
— Иди, иди. Теперь они просто не отделаются. — И она шевельнула за плечом ружье.
Но вторая половина ночи прошла спокойно. Семеновна еще дежурила у амбаров, бодро на утреннем холодке прохаживаясь от угла к углу, когда на подводе подъехал Чоп, открыл кладовую и стал грузить бидоны. Тетка вызвалась помочь, но Чоп отмахнулся:
— Иди отдыхай. Устала небось за ночь.
— Я еще гожая. Пойду воров искать. Есть у меня один важный улик. Никуда не спрячутся, бисовы дети!
Чоп усмехнулся:
— Валяй, Семеновна. Свои улики востри на жуликов. — Он полез было на подводу, но Семеновна придержала его за полу пиджака. Чоп обернулся: — Чего тебе?
Семеновна пригнулась к той стороне полы, где на месте кармана торчала парусиновая подкладка.
— Зацепил, — недовольно сказал Чоп. — Ходил в сарай…
— Ишь ты, в сарай! А как же твой карман у меня очутился? — Семеновна разжала кулак, в котором был рваный лоскут сукна, точь-в-точь такой же, как на пиджаке. — Вот он, улик!
— Отстань, Семеновна! Не до тебя тут.
— Стой! — оголтело выкрикнула тетка, когда Чоп снова полез было на подводу. Пружинисто щелкнули курки. Парфен Иосифович даже поднял руки, но опомнился:
— Тише, Семеновна. Чего расшумелась? Люди бог знает что подумают.
— Следуй за мной!
— Куда?
— В правление.
— Да в чем я виноват?
— Срывал ночью сургучную печать в кладовой?
— Это не я, Сайкин.
— Ври, ври больше.
— Вот крест — не я! Сайкин уговорил поставить на хранение свой мед в кладовую. Боялся, что спекуляцию пришьют.
— Воры! И только подумать, такие почетные в хуторе люди. Эх, Парфен Иосифович, постеснялся бы седин.
— Убери свою пушку.
— Пойдем в правление. Живо! — Семеновна повела стволом, показывая на дорогу.
— Хватит мне того, что фрицы водили по всему хутору. Никуда я не пойду, нету в этом необходимости.
— Помню и твои военные операции… И то, как супостатов ко мне приводил.
— Приведешь, когда тебе дулом тычут в грудь.
— Оскорбил меня до глубины души. До гроба не забуду тебе этого! — Семеновна смахнула слезу, набежавшую при воспоминании о давней обиде. — А ведь мое сердце всегда лежало к тебе, Парфен. Может, из-за этого я поседухой осталась.
Чоп растерялся, замыкался, зашарил по карманам, достал носовой платок:
— На, утрись. Перед людьми неудобно. По ошибке попал я к твоей хате. Забили мне фрицы памороки, шел как на расстрел. А насчет того, что ты имела на меня какие-то виды, не знаю.
— Имела, имела.
— Отчего же вытурила, чуть кипятком не ошпарила? Это я хорошо помню.
— А за то, что назначил свидание поднарок.
— Так я же объяснил: хлопцы в Веселом задержали. Известно, какие у них там подвалы. Выпили крепко. Я рвусь из хаты, а они не пускают. Выбежал во двор, когда луна в зените. Двенадцать верст пеши отмерил, к тебе спешил.
