Николай Плевако - Полнолуние
Она уже много знала о Бородине, знала, как погибли его родители, малолетняя дочь, и судьба этого человека волновала, как собственная.
4
Две недели Филипп Сайкин ездил по окрестным хуторам, даже забрался в соседний район, вернулся домой на повозке, загруженной белыми бидонами с клеенчатыми прокладками под крышками. Чоп помог перенести тяжелый груз в омшаник. Филипп Артемович на радостях, что наконец нелегкое дело сделано, угостил его добрым сотовым медом.
Но венцом всему был, конечно, базар и доставлял немало хлопот, кое-кого приходилось «подсластить», чтобы увереннее чувствовать себя за прилавком, куда Сайкин становился с двухведерной эмалированной кастрюлей. В белых нарукавниках и фартуке поверх пальто, он зазывал покупателей, черпал половником, переливал напоказ мед, и солнечная струя тягуче стекала в кастрюлю.
— Степной! Разнотравный! Пахучий! — выкрикивал Сайкин. — Лучше во всем базаре не найдете, граждане! Подходите, пробуйте!
— Гречишный! Гречишный!
— Липовый! Целебный! — разносилось по торговому ряду.
Мед — продукт действительно лекарственный, не зря все продавцы, как на подбор, были розовощекие, бодрые, в белоснежных халатах.
Базар разнообразил отшельническую жизнь пасечника, сюда Сайкин приезжал, как на праздник, с радостью встречал старых знакомых, узнавал спрос, цены, торговался с перекупщиками, когда надо было побыстрее сбыть товар. Многолюдность, суматошность, пестрота впечатлений преображали Сайкина, делали бойким, расторопным, он как бы окунался в самую гущу жизни, где на успех можно рассчитывать в такой же мере, как и на провал, и чувствовал себя то на утлой лодке в бурном океане, то на корабле с богатыми товарами в трюме.
Но и пасека имела свои прелести, она была всегда желанной, звала к себе, снилась, как родной дом в чужой стороне. Долгие летние дни, росистые утра (Сайкин любил походить босым по холодившей ступни мокрой траве), заботы по расселению пчелиных семей, сбор меда, этого жидкого нектара с плавающими в нем кусочками вощины и остатками белых личинок (Сайкин мог выпить его сразу стакан, как молодого вина), полуденное, сонное жужжание пчел, пряный запах подвяленной травы в шалаше, тихие вечерние зори с пением птиц и дымкой по-над Качалинской рощей — только вспомнишь все это, как приятно защемит сердце.
Любил Сайкин и просто посидеть возле ульев, понаблюдать, как планируют на леток одна за другой пчелы, отягощенные взятком, как деловито спешат к сотам и, опорожнившись, снова взлетают, да так интересно, точно самолеты с аэродрома. А вон команда санитаров занялась уборкой гнезд. Одни тащат вон разный мусор, трупы трутней, другие проветривают улей, пригнув повернутые к летку головки и быстро-быстро взмахивая крылышками, которые сливаются в движении, как настоящие вентиляторы.
Изучая жизнь пчел, Филипп Артемович дивился необычной рабочей организованности, четкому распределению обязанностей, которых порой недоставало людям. Только подумать, какой порядок в улье! Пчелы неутомимо собирают нектар и пыльцу, поддерживают благоприятную температуру и влажность воздуха с точностью какого-нибудь научного учреждения, ревниво стерегут свое жилье. Попробуй сунься чужак — несдобровать! И нахлебников не терпят, изгоняют из гнезд.
Жизнь пчел привлекала Филиппа Артемовича еще и потому, что и сам он был трудолюбив, ценил порядок и основательность и, как пчела, набивал добром и оберегал свой дом, был в постоянной заботе о благополучии семьи, да только почему-то слыл куркулем, мешочником…
Постиг он тонкости целебных свойств маточкиного молочка, прополюса, пчелиного яда, знал толк в меде, в чем отличие уфимского липового от дальневосточного, насколько нежнее вкусом и тоньше ароматом донниковый — кипрейного, гречишный — подсолнечникового, чист ли мед или с примесью кукурузной патоки, крахмала, пади, чем грешили некоторые пчеловоды, и как уличить фальсификатора (сам он в этом был честен и презирал мошенничество). Другое дело — сбыть продукт подороже, провернуть выгодную операцию, тут Сайкин своего не упускал!
Одно только в эти дни, перед отъездом в город, беспокоило. В последнее время Елена совсем забегалась, ела когда придется, второпях, мотаясь по полям, а теперь стала еще и ночи прихватывать. Гас электрический свет — зажигала лампу-трехлинейку и все что-то писала, высчитывала, а у самой глаза слипаются, и уже не видит, что там перо выводит на бумаге.
— Что ты все строчишь? — не выдержал, крикнул однажды из своей комнаты Сайкин.
Елена вздрогнула, как бы очнувшись от забытья, и перо быстрее прежнего забегало по бумаге.
— Конспектирую, — сказала она, ниже склоняясь над столом.
— Посмотри, на кого ты стала похожа! От тебя скоро все женихи отвернутся.
Елена вяло улыбнулась, с неохотой оставила работу, погасила свет. Но на другой день все повторилось А потом вдруг огорошила:
— Дядя, я с вами насчет поездки в город хочу поговорить.
— Ну, ну, слушаю.
— Вы и не понимаете, как меня позорите.
— Эх, дочка, говоришь наболмочь! Чем же я позорю? Тем, что свой мед продаю?
Елена и не предполагала, как обидела Сайкина. До этого дня он считал, что все делает для благополучия семьи, теперь выходило — во вред. Он вышел из своей комнаты, устало сел на низкую скамейку, вертя в руках очки для чтения. Елена неожиданно для себя открыла, что Филипп Артемович за последний месяц сильно постарел.
— Ишь ты, позорю, — сказал он угрюмо, словно самому себе. — Медом торгую… А ты знаешь, на что пять лет жила в городе, где деньги брались?
В негодовании он думал: «Вон до чего дело дошло! Это что же такое? За любовь и заботу родителя дочь платит черной неблагодарностью».
— Дядя, и вы войдите в мое положение. То и дело слышу в конторе: «Ты не даешь нам машину на базар в райцентр, а отец твой возит мед чуть ли не в Москву». — Елена смотрела на Сайкина глазами, полными слез. — Даже вчера на собрании… говорю: «Надо кончать с мешочниками», а самой стыдно перед ребятами.
— Кончай, кончай!
— Вот устроим комсомольские посты…
— Это еще что такое? Какие посты? — забеспокоился Сайкин. Сразу же померещились дотошные дружинники с красными повязками на рукавах, расставленные на всех перекрестках: «А ну показывай, дядя, что в подводе! А где ваша колхозная справка?»
— Вон оно что! — Сайкин, упираясь руками в колени, тяжело поднялся с низкой скамейки.
— Что же вы ничего не скажете, дядя?
— А чего говорить? Хуже жизни не придумаешь!
…Вечером, возвращаясь с почты, он завернул в колхозную кладовую. Дверь была настежь, в глубине конторки светила электрическая лампочка под абажуром: Чоп корпел над месячным отчетом.
— У меня к тебе просьба, кум, — сказал Сайкин и положил ему на плечо руку. — В кладовую на время… пока это дело пройдет… мой мед. Рядом с колхозным незаметно будет.
— Это дело не пойдет, — передразнил Чоп и сбросил с плеча руку.
— Эх ты!..
— Что «эх ты»? Увидят.
— Я по темноте, шито-крыто… Уважь, кум, а я в долгу не останусь. В бухгалтерии тебе подсоблю, любой дебет-кредит будет нипочем!
Чоп встряхнул счеты и отложил в сторону.
— Ладно. Привози, леший с ним. Только поможешь мне отчет составить. Не ладится что-то.
— Все будет в ажуре!
В тот же вечер рядом с колхозными бидонами в кладовой встали в ряд пять Сайкиных, хотя уговор был на два. Таков уж Сайкин.
* * *И за ужином, и в постели у Чопа не выходили из головы эти бидоны, понял, что сделал глупость, смалодушничал, что панибратство с Сайкиным до хорошего не доведет. Всю ночь ему снились кошмары, а под утро такое приплелось, что Парфен Иосифович закричал диким голосом и вскочил с постели. На пороге стояла перепуганная Варвара.
— Господи, что с вами, дядя?
Чоп таращил на племянницу затуманенные ужасом глаза, но словно не видел ее.
— Живы-здоровы ли, дядя?
— Живой, живой… — тяжело сказал Чоп и вздохнул — Фу… Ну и чертовщина привиделась. Сегодня какой день? Среда?.. Сны сбываются.
— А что вам привиделось?
— Кобель! Рыжий, лохматый, зубы ощерены. Брошу в него грудку, отбежит, сядет поодаль и ждет. Только сделаю шаг — снова за мной! А потом как вскочит на спину и давай шею мне грызть… Что бы это значило?
— Кобель — неприятность, — убежденно сказала Варвара.
Парфен Иосифович сразу же вспомнил про сайкинские бидоны. «Зайду, скажу, пусть сейчас же забирает, — твердо решил он. — И как это я согласился, ведь не раз давал себе зарок не вожжаться с Сайкиным, обходить за версту!»
День выдался суматошный, только к вечеру Чоп управился с делами и собрался к куму, да снова задержка: в кладовую зашел Захар Наливайка, посмотрел на медовое богатство и удивился:
— Сколько меду! Хороший взяток. А все жалуются на колхозную пасеку… Вы, Парфен Иосифович, без меня кладовую не закрывайте. Я сейчас за одним человеком схожу.
