Мария Глушко - Год активного солнца
30
Большая сосновая ветка пахла густо, празднично — Александр Степанович принес ее, ткнул в вазу, водрузил на стол. Вместо елки. Повесил легонький пластмассовый самолетик, с которым Ленка носилась тогда по больничному парку и кричала: «Кира, я летаю!»
Ирина прислала шутливое новогоднее поздравление: «Дорогие предочки… поздравляем… желаем… ваши потомки».
Александр Степанович сказал:
— Сегодня я — за хозяина, а ты моя гостья.
И теперь таскал из кухни тарелки с закусками, а она пристроилась на диване, прикрыв ноги пледом, смотрела, как там, на экране телевизора, матери катили выстроенные в ряд коляски с детьми, коляски опоясаны полотнищем, на котором начертано что-то по-английски. Кира Сергеевна разобрала отдельные слова раньше, чем диктор прочитал: «Нет нейтронной бомбе!»
В десять сели за стол, увенчанный бутылкой шампанского, их разделяли пустые стулья — не догадались убрать. Александр Степанович рассеянно смотрел в телевизор — там уже шел концерт — постреливал подтяжками, шаркал под столом тапочками. Ее обидело, что он не оделся ради этого вечера вдвоем, сидел по-домашнему, в старых брюках и без галстука. Вяло жевал колбасу, часто поглядывал на часы. И она тоже невольно все время смотрела на часы. Как будто после двенадцати что-то произойдет, что-то изменится. Ничего не изменится. Конец и начало во времени — условность, ничто не кончается в старом году, ничего в нем не оставишь. Счастье, горе, обиды, успехи — все, перешагнув невидимый рубеж, продолжается. И все равно все ждут всякий раз Новый год, словно верят, что придет совсем другая жизнь — без ошибок, неудач, непонимания…
Они выпили немного за уходящий год, он сразу захмелел, стал болтать чепуху про школу — как Коржиков из седьмого «А» на педсовете, куда его вызвали, сказал: «Меня учат говорить правду, я и скажу правду: все учителя — зануды и ябедники!» И он, директор школы, не нашел ничего лучшего, как возразить: «Откуда ты знаешь про всех учителей, если, кроме нашей школы, нигде не учился?»
— Выходит, я насчет учителей нашей школы согласен с ним!
Они смеялись, Кира Сергеевна выставила палец, погрозила ему:
— Это тебе наука — не сглаживай острые углы, не вписывай в овал.
— Да, Кириллица, угол-то был самый что ни на есть тупой!
Опять смеялись, она смотрела, как он по-мальчишески запрокидывает голову и волосы, рассыпаясь, падают ему на уши — как он поседел за этот год!
И вдруг она спросила:
— Скажи, почему ты отказываешься от гороно?
Он удивленно посмотрел на нее.
— Что значит «отказываешься»? Мне никто не предлагал.
— А если предложат?
— Тогда откажусь.
— Почему?
Он пожал плечами.
— Ну, во-первых, туда надо помоложе, с перспективой. Во-вторых, другого по характеру — я либерал…
— А в-третьих?
Он помолчал, подумал.
— В-третьих, это поставило бы тебя в затруднительное положение.
В том-то и дело, что это — во-первых, а не в-третьих, и ты сам хорошо это знаешь, подумала Кира Сергеевна. Хотелось встать, подойти к нему, обнять, найти слова, поблагодарить за жизнь, за то, что всегда был рядом, ждал, молчал, терпел, подставлял плечо…
Но она только сказала:
— Ты прав, тогда мне пришлось бы уйти.
На экране телевизора сошлись стрелки, зазвонили куранты, Александр Степанович открыл шампанское. Потом она вынесла ему из своей комнаты «Отечественные записки», он поднес ей деревянную маску — лукавый старичок-лесовичок, совсем коненковский, прятал в морщинках острые озорные глазки. Вытащил альбом — тяжелый, старинный, с толстыми листами и медными застежками.
— Это от нас с Ириной.
Кира Сергеевна открыла альбом. На первом листе выведено: «Ступени жизни».
— Извини за пышность «ступеней», ничего больше не придумали, — сказал он. — Зато точно, здесь — твои ступени.
Он уткнулся в «Отечественные записки», а она смотрела альбом, перекидывая листы, — где достали такой? Как будто и в самом деле шагала вновь по пройденным ступеням. Кира-девочка с бантиками. Ее снимал двоюродный брат, а она показала ему язык. Кира-выпускница школы в белом платье. Они с матерью шили его на руках — машинку проели в трудные военные годы. Кира-студентка, с комсомольским значком, в цветной косыночке — на воскреснике. А здесь уже — Кира Сергеевна. Учительница. Заведующая гороно — на учительском совещании. Встреча с избирателями. А это уже — исполкомовская эра. Что-то говорит с трибуны. Наверно, печатали с кинопленки, Юрий тогда ее снимал.
Каждая страница — ступень жизни.
Кира Сергеевна вспомнила, как задело ее тогда, на кухне, что у Ирины с отцом — свои тайны. Так вот какая тайна — не от нее, а для нее. Они готовили сюрприз, добывали альбом, отыскивали фотографии — милые мои, добрые мои…
— Эти «записки» некрасовского периода, представляешь? — сказал Александр Степанович. — Это же редкий экземпляр!
Потому-то я его и заказывала, подумала Кира Сергеевна, чуть ли не за полгода.
Опять листала альбом, старалась вспомнить историю каждой фотографии. Знают ли они, муж и дочь, самые мои близкие, как нелегко шагать по этим ступеням? Как трудны они были для меня? Как приходилось многое в себе зачеркивать, через многое в себе переступать! Здесь, на этих ступенях, — по кусочкам моя душа, мои ночи без сна, дни без веселья, моя недопетая молодость, пора любви и материнства, из которой я так рано вырвалась, — все на этих ступенях! И все ради того, чтобы войти в свое счастливое Время Работы.
Ирина могла ничего этого не знать, но он — свидетель и соучастник в моем нелегком марше! Он знает все.
Трещал без всяких пауз телефон. Звонили Олейниченко, Жищенко, учителя. Звонила Ирина, Ленка вырывала у нее трубку. Поди ж ты — не спит!
— Вы у Светланы? — кричала Кира Сергеевна. — Как же доберетесь домой, кто вас проводит? Юрий с вами?
Это было невинной хитростью, Ирина ее тут же разгадала:
— Ридна маты, хитрить ты не умеешь, отлично знаешь, что нас провожать не нужно, мы тут ночуем!
Так и не поняла, с Юрием они там или без него.
Потом сразу стало тихо, звонки прекратились. Новогодний «огонек» шел сам по себе, не нарушал тишины. Грустно пахла сосновая ветка в вазе, стучал в стекла дождь — будто кто-то кидал горстями горох.
— Что тебе говорила Ленка? — спросила Кира Сергеевна. Просто, чтобы не молчать.
— Что вспорола деду-морозу живот и смотрела, из чего он сделанный.
Он подошел к книжному шкафу, ткнул пальцем в табель-календарь за стеклом. Сказал:
— Вот и наступила третья четверть.
Для него Новый год — всего лишь третья четверть, подумала она.
31
Первая неделя нового года выдалась хлопотливой: сессия горсовета, обрядовая комиссия, прием по жалобам… И вечера оказались забитыми: просмотр фильма, открытие Дома культуры, партийное собрание… Так что к Ирине Кира Сергеевна выбралась только в субботу.
Ирина жила теперь в новом микрорайоне, который по старинке все еще называли Чабановкой. Давно снесли поселок Чабановку, на его месте вырос район из высотных домов-пеналов, а название осталось. Добираться в Чабановку надо было троллейбусом и автобусом, автобус ходил редко, долго петлял по окраинам и только потом направлялся в Чабановку.
До центра Кира Сергеевна шла пешком. От ног отлетала бурая жижа из снега и грязи, на мостовой раскатанный колесами снег уже таял, взвивался вверх легкий извилистый парок, карнизы и крыши обросли сосульками — след оттепели.
Она купила торт, конфеты, уже в автобусе сообразила, что надо бы прихватить игрушку для Ленки, какой-нибудь пустячок, да не возвращаться же.
Вышла на конечной остановке и зажмурилась — нетронутый синий снег сливался вдали с холодно голубевшим небом, пухли от снега крыши, ветви деревьев, и все это, ярко переливаясь под солнцем, резануло глаза.
Она пошла по широкой укатанной дороге, вдоль посадок из молодых елок, а слева тянулась стена из старых лип с толстыми изрытыми стволами. Внизу, у стволов, снег просел, образуя лунки, на нем отпечатались путаные цепочки мелких птичьих следов.
Кира Сергеевна заблудилась, сперва попала не в тот дом — все они были одинаковые, облицованные цветной плиткой, и одинаково стояли под косым углом к улице.
Пожилая женщина указала ей корпус «Б», и она вошла в подъезд, пахнувший краской и сырой штукатуркой. Долго ждала лифта — там вверх-вниз катались мальчишки, пока кто-то наверху не шугнул их.
Ленка повисла на шее, ухватившись теплыми ручонками. Потом схватила конфеты, торт, утащила на кухню.
Ирина помогла раздеться, пристроила пальто на гвозде — вешалки не было. Она только что вышла из ванны, на голове накручено полотенце.
— Показывай, — сказала Кира Сергеевна и пошла в комнаты.
Была тут недели две назад, когда везде валялись узлы, чемоданы, книги, и сейчас ожидала увидеть уже порядок, обжитость. Но в комнатах мало что изменилось, только узлов нет, но и мебели никакой: в одной комнате — диван и Ленкина кровать, в другой — раскладушка. В углу свалены связки книг, в стену вбиты гвозди, на них — одежда.
