Евгений Дубровин - Эксперимент «Идеальный человек»
– При чем здесь Англия? Он русский, – сказал Геннадий Онуфриевич.
– Русский? – удивился бывший капитан. – Почему же он не говорит по-русски?
– Так получилось.
– Ин-те-ресно… – пробормотал Петр Семенов. – Значит, он знал английский… еще там…
– Почти что.
– М-да… – обронил пораженный капитан, отошел в сторону и задумался, положив в рот палец, совсем как маленький.
– I am thirsty. Cold water, please[27], – сказал юный Красин.
– Может быть, приступим к делу? – спросил Геннадий Онуфриевич и поправил очки. – У ребенка режим.
– Да чего ж вы стоите? – засуетилась Варвара Игнатьевна. – Иди, Шурик, садись…
– We gladly accept your invitation[28], – машинально ответил уже успевший о чем-то задуматься ученый.
– Прямо клуб аристократов на Пикадилли-стрит, – пробормотал Нуклиев.
Все расселись вокруг стола. Ирочка села между бывшим сыном и бывшим мужем. Она была явно взволнована. Щеки женщины горели. Какие-то мысли бороздили ее нахмуренный лоб. Ирочка постоянно порывалась заговорить с родным Шуриком, но наталкивалась на вежливый непонимающий холодный взгляд и тут же сникала. К тому же ее постоянно сбивал с толку захмелевший Геннадий Онуфриевич. Ученый выпил за здоровье родителей подряд две большие рюмки водки, его разобрало. Геннадий Онуфриевич стал еще больше рассеянным и забыл, что Ирочка уже давно не его жена.
– Куда ты все время пропадаешь? – говорил ученый, гоняясь вилкой за непослушным грибом. – Я совсем замучился со Смитом. Никто его не понимает… В садике постоянные недоразумения… В магазин не пошлешь… Во дворе с ним никто не играет, дразнят Джоном Булем… Хорошо, что добился наконец… в русскую школу… при английском торгпредстве… Но они дают лишь поверхностные знания…
– Я уже давно не твоя жена, – пыталась внушить Ирочка бывшему супругу. – Я уже несколько лет как Нуклиева.
– Не жена? Вот как… Странно, – ученый поднял на нос спавшие очки. – Очень странно… Ну ладно, не имеет значения… Я тебе как бывшей жене скажу… У ребенка слабая нервная система… Их там в английской школе знаешь как по русскому гоняют! Он даже во сне стал русские слова выкрикивать. В основном неприличные. Наверно, ребята научили. А еще иностранцы называются…
Ученый дотянулся до графина и выпил еще одну рюмку.
– И потом… Я тебе по секрету скажу… Как бывшей матери… Ты только никому… Уж очень они на манеры там всякие в этой самой школе нажимают… Уж такой вежливый стал… Ну прямо сил никаких нет… Встать просит разрешения… Сесть просит разрешения… В туалет, прошу прощения, просит разрешения…
– Боже мой, ты как был не от мира сего, так и остался… В наше время такой ребенок на вес золота. На него молиться надо!
– Давай выпьем, старуха, а? Что-то мне как-то не по себе. Сложно… Много сил трачу… Устал я, что ли?
– Подожди, – Ирочка отстранила наливающую руку. Лицо Нуклиевой пошло красными пятнами, она что-то лихорадочно соображала.
– Па-па… Can I have a veal cutlet?[29] – Шурик-Смит вежливо дотронулся до локтя отца.
– Что? Ах, котлету? Мама, у нас есть котлеты? Только телячьи.
Варвара Игнатьевна виновато стала хвататься за различные блюда.
– Телячьи котлеты? Сынок… Что же ты раньше не сказал?.. Куры вот, пожалуйста… Жареная баранина…
– О! – понял юный Красин. – Мати… баран… Карашо… Give one portion mutton[30].
– Бери, сынок! Выбирай любой кусочек. Кушай на здоровье.
– Thank you[31].
– Хлебушка хочешь?
– No. With my roast mutton I shall have mashed potatoes, carrots, french beans, cauliflower, peas[32].
– Что он говорит, Генюша?
– Вали все в кучу. В этом торгпредстве его приучили ко всякой чепухе… пардон… разнообразному гарниру…
Шурику-Смиту навалили в тарелку всего, что было на столе, и тот приступил к трапезе, осторожно действуя ножом и вилкой. От него не исходило ни одного звука, в то время как на противоположном конце стола Лора капризничала, чавкала и разбрасывала еду, как молодой нахальный поросенок.
Между тем разговор за столом опять пошел о воспитании – уж больно противоположные дети сидели друг против друга: с одной стороны холодный, выдержанный, предельно вежливый джентльмен, с другой – темпераментная, предельно невоспитанная поросятина.
– Вы посмотрите на них и сравните, – проводил свою теорию Нуклиев. – У одного комплексы полностью подавлены. Он действует как запрограммированный автомат. Все его желания, мысли, чувства бьются под железной маской условности. Да, не скрою – на него приятно смотреть. Но ведь это хорошо для нас, а не для него. А это ребенок! Ему хочется двигаться, прыгать, скакать, безобразничать! Он же стиснут в стальном корсете.
– Но он вос-пи-тан, – горячо возражала ему Вера. – Много ли в наше время встретите воспитанных людей? А среди детей – тем более! Посмотрите на мою басурманку! Зачем она кинула в общее блюдо кость? Ну скажите, зачем?
– Она бросила кость потому, что ей так захотелось, ее комплексы полностью раскрепощены. Раскрепощенность – естественное состояние всего главного. Только одно в мире существо забыло это. Человек!
– Спасение в прошлом, – гнул свое Полушеф. – Древние знали все. Нет ничего нового и не будет. Если мы до конца расшифруем клинопись… Только кто ее будет шифровать?.. В мире с каждым годом все меньше и меньше людей знают клинопись… Нужна смена, а ее нет… Ошибка Красина в том, что он не провел свой эксперимент в области клинописи. Если бы мы доказали, что человек с рождения может знать клинопись… О! Что бы мы тогда сделали! Мы бы засыпали мир удивительной информацией из тьмы веков! Тогда не надо было бы заново изобретать велосипед и строить ракеты. Может быть, древние могли путешествовать по планетам лишь усилием воли. «Мир в нас», – говорили древние. Как они были правы!
– Дуги, – говорил, не слушая никого, глядя в стакан с «Портвейном-72», Онуфрий Степанович. – Парень он хороший, но от дуг нос воротит. Умру, кто дуги гнуть будет? В районе один я остался. В могилу ремесло унесу…
– Дом на него записали, – вторила мужу Варвара Игнатьевна. – Да разве ему нужен наш дом? И сад, и огород какой пропадет… А так он внучек хороший, душевный. Не поймешь только ничего.
– Со словарем-то можно понять, – сказал Онуфрий Степанович.
– Ну уж это конечно…
Геннадий Онуфриевич поднялся, пошатываясь.
– Тост! Я хочу сказать тост! I wish to propose a toast to… Mr. Chairman! Ladies and gentlemen![33] Прошу засвидетельствовать! Я дурак. Их бин дурак!
Ученый плюхнулся на свое место и заплакал. Плечи его задрожали. Бывшая жена погладила его по голове.
– Успокойся, – зашептала она. – Все будет хорошо. Знаешь, что мы сделаем? Давай меняться детьми. Ты мне Шурика, а я тебе Катьку. Мужа я уговорю… Зачем тебе Шурик? Диссертацию ты защитил, сейчас он тебе обуза. А мне очень он нравится. Все знакомые лопнут от зависти. Давай, а, Гена! Тебе же легче будет. Катька, конечно, не сахар, но хоть по-русски понимает. Ну?
Геннадий Онуфриевич продолжал плакать. Сын, перестав есть, удивленно смотрел на пьяного отца. В его глазах было осуждение.
– Па-па… – раздельно сказал он. – Where is the gentlemen's lavatory here?[34]
– He туалет, а уборная! По-русски уборная! Сортир! Понял? Сколько тебе твердить, иностранная твоя рожа! Отхо-же-е мес-то! Вот сколько названий! И не мужской и женский! А общий! В огороде! Два шага налево, три шага направо – там и увидишь плетеное сооружение. Адью! I am tired and sleepy![35]
– Мы его проводим, – сказала Ирочка. – Нуклиев, пойдем с нами, посветишь фонариком.
– I would like a drop of whisky[36]. То бишь водки! Вот черт! И сам скоро по-русски разучусь говорить.
Геннадий Онуфриевич дотянулся до бутылки и налил себе рюмку.
– Итак, майн клайн геноссе старики! Many happy returns of the day![37]
– Пойдем, сынок, я покажу тебе туалет, – Ирочка взяла Шурика-Смита за рукав.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, И ПОСЛЕДНЯЯ,
в которой Геннадий Онуфриевич Красин идет смотреть фильм «Любовь под вязами»
Геннадий Онуфриевич вышел на улицу. Стоял теплый вечер. Чисто сияли звезды. Легкий ветерок возился в листьях сада… Пахло близким дождем и сеном.
Ученый миновал двор, калитку и сел на бревно у изгороди. Далеко, в центре села, пели девчата. Геннадий Онуфриевич привалился к забору и закрыл глаза. Запахи и звуки стали тоньше, отчетливее. Мимо прошла компания с гитарой.
– Гляди, Красины гуляют.
– Ага…
– А это кто сидит? Дядечка, ты чего здесь один сидишь? Пошли с нами в кино! – возле Геннадия Онуфриевича задержалась девушка в брюках, с распущенными по плечам волосами.
– Что идет? – спросил ученый.
– «Любовь под вязами».
– Я не видел.
– Ну вот и пойдемте. А то все парами, а я одна.
Красин встал, взял девушку под руку.
– Как вас зовут?
– Меня? Надя… Надежда…
