Тамаз Годердзишвили - Гномики в табачном дыму
В павильоне появилась Нана — в узком платье, чуть короче, чем носила сама, с длинным мундштуком в руках. Она шла слегка покачиваясь на слишком высоких каблуках. При виде Наны у толстяка отвисла челюсть.
— Начнем, батоно Coco? — спросил ассистент режиссера.
— Все готовы?
— Внимание! — скомандовал ассистент. — Начинаем! В павильоне стало тихо-тихо.
— А где Гайоз? — заволновался режиссер.
— Я здесь, батоно Coco! — отозвался красивый молодой человек.
— Диалог помните? Не могли забыть, столько раз снимали.
— Без репетиции будем снимать? — спросила Нана, «входя» в «роскошно обставленную» комнату.
— Прорепетируем, — ответил режиссер и, повернувшись к толстяку, почтительно попросил: — Прошу вас, посидите пока, батоно Амиран.
Толстяк кое-как примостился на низеньком стульчике под краном.
— Нет, нет, там неудобно, вот кресло.
— Ничего, ничего!
Толстяк все же встал кряхтя и пересел в кресло. Гайоз «вошел» в комнату и поздоровался с Наной за руку.
— Нет, не так! — остановил его режиссер. — Уже забыл? В соседней комнате справляют день рождения, и вы с Наной уже встретились там друг с другом. Потом Нана ушла в эту комнату, а ты последовал за ней… Вспомнил?
— Я помню, просто не виделся с Наной и поздоровался.
— А Гайоз стал еще красивей! — засмеялась Нана.
— Ему положено быть красивым! Внимание, начинаем!
Ассистент режиссера подошел к актерам и прочел им текст, обращаясь поочередно то к одному, то к другому, напоминая, кому что́ следует говорить: «Почему ты скрылась?» — «Не знаю. Голова разболелась». — «А может, их появление тебя расстроило?» — «Нет, мне безразлично». — «А мне — нет». — «Зря, я ведь ясно сказала…» — «Молчи, Нана, умоляю!» — «Не трогай меня, слышишь!»
Ассистент вернулся на свое место. Нана стала у окна и задымила сигаретой. Открылась дверь, и в комнату тихо вошел Гайоз, подкрался к Нане сзади и… закрыл ей глаза руками.
Н а н а. Знаю, Гайоз, это ты.
Г а й о з (отпуская ее). Почему ты скрылась?
Н а н а. Не знаю. Голова разболелась.
Г а й о з. А может, их появление тебя расстроило?
Н а н а. Нет, мне безразлично.
Г а й о з. А мне — нет.
Н а н а. Зря, я ведь ясно сказала…
Г а й о з (пододвигаясь к Нане). Молчи, Нана, умоляю!
Н а н а. Не трогай меня, слышишь! (Гайоз насильно целует ее.)
— Хорошо, очень хорошо! — воскликнул кинорежиссер. — Нана, ты не забыла, как надо держать руку, когда он целует? Камера надвигается на горящую сигарету.
Нана повторила мизансцену:
— Так?
— Чуть левее руку, — посоветовал оператор и посмотрел в камеру. — Вот теперь хорошо.
— Повторяем еще раз, — распорядился режиссер.
Нана снова заняла место у окна. Эпизод повторили. Когда Гайоз поцеловал Нану, толстяк сглотнул слюну и привстал.
Осветители выключили «юпитеры». Гримеры тут же, «в комнате», обсушили актерам лица, вспотевшие под жаркими лучами прожекторов.
Толстяк знаком подозвал режиссера.
— Что тебе, Амиран?
— Хорошая девочка.
— Очень нравится?
— Из тутошних ни одна еще так не нравилась, — и зашептал режиссеру что-то на ухо.
— Я ее открыл, — самодовольно засмеялся тот.
— С нами не поедет?
— Почему не поедет, в ресторан приглашаешь, не на войну ведь! — и засмеялся своей остроте.
— Не поедет! — решил толстяк.
— Не откажет, если я попрошу.
— Правда?
— А ты как думал?
К режиссеру подошел ассистент, сказал — все готово. Режиссер извинился перед толстяком и занял место рядом с оператором.
— Внимание! Мотор! Начали! — крикнул ассистент режиссера и поднял перед камерой хлопушку с номером. На хлопушке было написано: «Фильм «Когда наступит осень». Кадр шестьдесят первый, дубль № 1».
Сцену с поцелуем Гайоз сыграл достаточно темпераментно. Толстяк рухнул в кресло и утер платком пот со лба.
— Нет, Нана, нет, рука опять ушла в сторону, — недовольно крикнул оператор.
— Не видно сигареты?
— Не видно, вообще не вижу, где она, в какой руке?
— Догорела, потому и не видишь! — Нана показала на мундштук.
— Дайте ей другую сигарету! — велел режиссер.
Толстяк вскочил, торопливо вынул из кармана пачку сигарет, но никто на него не обратил внимания, а сам он, смущенный, не осмелился приблизиться к декорациям. Помреж подлетел к Нане с сигаретой.
Эпизод пересняли. Когда Гайоз очередной раз поцеловал Нану, толстяк рванулся вперед и чуть было не попал в кадр.
— Хорошо! — сказал режиссер.
— Боюсь, на лоб Гайоза легла тень, — заметил оператор.
— Я делал все как надо, — обиделся Гайоз.
— Наверное, когда обнимал меня…
— Когда обнимаешь Нану, — повторил оператор.
— Сколько раз говорить: в другую сторону закидывай ей голову, когда целуешь, — сказал режиссер.
— Я так и делаю.
— Сильней закидывай, перегни меня, понимаешь!.. — засмеялась Нана.
— Давайте снова, Гайоз, обними ее, только не целуй, не увлекайся!
— Ладно! А ты внимательней смотри в объектив, — буркнул Гайоз, не выпуская Нану из объятий.
— Теперь хорошо, прекрасно! Запомни, Гайоз, где стоишь. Может, мелом очертить место? — предложил оператор.
— Не надо, запомню.
И снова щелкнула хлопушка. Отсняли дубль номер три.
Когда Гайоз еще раз поцеловал Нану, толстяк не выдержал, возбужденно хлопнул ладонью о ладонь. Осветители заулыбались, переглядываясь. Толстяк покраснел и, попятившись, снова плюхнулся в кресло.
— Замечательно! — воскликнул режиссер.
— По-моему, тоже, — согласился оператор.
— Кажется, отмучились, — бросила Нана Гайозу.
— Давайте снимем еще раз, на всякий случай, — предложил оператор. — Гайоз! Нана! Еще раз, дорогая. Вы прекрасно играли, но вдруг да превзойдете себя!
На хлопушке появилась цифра 4. Четвертый дубль отсняли безупречно.
— Великолепно! Великолепно! Молодцы, ребята! Благодарность за мной! — Режиссер спустился с крана.
Оператор благодарил осветителей, ассистентов и рабочих.
— Подвезти тебя? — спросил Гайоз Нану.
— А разве автобус не развезет нас? — Нана вопросительно посмотрела на помрежа.
Гайоза обидел ответ Наны, и он отошел от нее.
— Вам не подобает ездить в автобусе, — ответил помреж.
— Значит, пешком идти домой?
— Почему пешком — на машине.
— На чьей машине?
— Я отвезу тебя, то есть мы. — Режиссер подошел к Нане поближе. — Нана, знакомься: мой друг и приятель, поклонник искусства, особенно киноискусства, и большой театрал, — он указал ей на толстяка.
Толстяк выступил вперед и, приложив руку к сердцу, представился.
— Театрал в наше время — редкость.
Нана протянула ему руку.
В павильоне было почти темно. Все разошлись.
— Амиран влюблен в театр. Не пропускает ни одного спектакля с твоим участием, — уверял Нану режиссер.
Амиран удивленно уставился на него.
— О, стоит ли так себя мучить? — усмехнулась Нана.
— Что вы, я не мучаюсь, — смутился толстяк.
— А знаешь, зачем он здесь? За тобой приехал! Видел тебя в комедии и решил устроить банкет у Але-деда. Все готово, приглашает нас туда!
— Так поздно! Уже три часа ночи!
— Ничего, нас до утра будут ждать, не закроют, — заверил ее Амиран.
— Они-то будут ждать, только мне туда не дойти, устала.
— Машина «доведет», — «сострил» толстяк.
В павильон вернулся Гайоз, снявший грим.
— Ну как, едете, батоно Coco?
Режиссер отвел его в сторону и зашушукался с ним.
Толстяк не сводил с Наны глаз. Собравшись с духом, робко попросил:
— Поехали с нами, а…
— Знаете, сегодня я так…
— Откажете — очень обижусь, — прервал ее толстяк.
— В другой раз.
— Когда? Когда в другой раз? — У толстяка от волнения взмок лоб.
— Не знаю… Если б домой подвезли…
— Давай поехали с нами! — Толстяк осмелел и ухватил ее за руку.
— Не могу… — Нана вырвала руку и, шагнув к Гайозу, спросила: — Ты на машине?
— Не хочет ехать, — расстроенно сказал толстяк.
— Почему, Нана, едем, — стал уговаривать Нану режиссер.
— Не могу, батоно Coco! Подвезешь, Гайоз?
— Мы вместе едем, — Гайоз кивнул на толстяка.
— Ух, кутнуть охота! Такой пир закачу! Ух… — Толстяк побагровел от волнения и напряжения. — Скажи, чтобы ехала, уговори! Не пожалею денег, истрачу — с нее весом! Ух… — уверял толстяк режиссера.
— Поедет, поедет, — успокаивал его тот.
— Иди скажи ей.
— Значит, едем, Нанико, — простодушно сказал режиссер, словно вопрос был решен.
— До свиданья! — Нана кивнула мужчинам и вышла из павильона.
