Ирина Велембовская - Немцы
На следующий день Ландхарт попросил фельдшера:
— Дайте, пожалуйста, мою одежду. Я уже, кажется, могу отсюда уйти.
21
Отто Грауер поднял воротник кожаной куртки и глубже натянул на уши старое кепи. С тоской и неприязнью глядел он на осеннее серо-свинцовое небо, готовое каждую минуту осыпать дождем и без того сырую землю. Зябли ноги в рваных ботинках, злой холодок крался от ног по всему телу, пальцы на руках посинели и скрючились. Он взвалил березовое полено на плечо и, пройдя с ним несколько шагов, уложил в штабель возле дороги. Работа была не особенно тяжелой, но уныло однообразной. Грауер не торопился. Когда около него не было видно никого из начальства, он присаживался к маленькому, еле тлеющему костерку и грел озябшие руки и ноги. За день надо было уложить в штабель пятнадцать кубометров дров, но обычно он выкладывал не более семи-восьми, считая, что и этого с него вполне достаточно. Однако, когда приходил однорукий Колесник, он начинал препираться с ним и доказывать, что дров выложено гораздо больше.
— Где больше-то, еловая твоя голова? — возмущался Колесник. — Восьми метров не склал, а рядишься, как на базаре.
— Десять, Ваня, десять, — заискивающе говорил Грауер. — Дай, Ваня, мне талончик сегодня.
— Поди ты к лешему! — добродушно огрызался Колесник, но иногда талон давал.
Колесник был простоватый, душевный молодой мужик. Он хоть и пришел с фронта без правой руки, интернированных немцев не обижал, объясняя это тем, что и так много фрицев укокошил, а беспомощного и болезненного на вид Грауера даже жалел, хотя и полу чил предупреждение от Лаптева глядеть за этим немцем в оба. Он поставил его работать на видном месте, недалеко от барака, у самой дороги, где грузились дровами машины, и несколько раз в день приходил посмотреть на Грауера. Немец сносно говорил по-русски, и ему нетрудно было расположить Колесника в свою пользу. Он постарался в самых ярких красках обрисовать, как жестоко и несправедливо с ним поступили.
— Я коммунист, очень старый коммунист, — рассказывал он. — Зачем я сидел в тюрьма? Чтобы таскать этот дрова? Мой молодость прошел в борьбе, а теперь я умирайт, как собака…
— Что ты, обойдется все, — утешал его Колесник. — Глядишь, отправят вас всех домой. Еще поживешь, Ота!
— Зачем жить, когда растоптан идеаль?.. Грязный люди оклеветал меня, а ваш официри поверил. Но еще они будут видеть, что Отто Грауер — честный человек. Он будет работать!
— Во-во, вали, работай! — радовался Колесник. — Это для нас первый знак, если человек работает, старается. Вкалывай, Ота, докажи свою правоту!
Первое время Грауер старался. Целый день как маятник он бегал с поленом на плече, выкладывая штабель. Когда приезжала машина, бросался нагружать. Но с наступлением зимы совсем ослабел — от тяжелых бревен болела спина, мерзли руки, а ноги к вечеру совсем не слушались.
Маленькая, бренчащая машина прикатила в лесосеку, когда уже смеркалось. Из кабины вылез незнакомый шофер в ватнике, перепачканном машинным маслом. Приглядевшись, Грауер с изумлением узнал Ландхарта. Тот сначала откинул капот и порылся во внутренностях машины, потом вместе со всеми принялся нагружать машину дровами. Грауер подошел и тронул его за рукав.
— Здравствуйте, Генрих, неужели это вы?
Ландхарт обернулся и сначала даже не узнал Грауера. В бабьем платке, повязанном поверх драного кепи, с заострившимся синим носом на обветренном лице, бывший лагеркомендант выглядел постаревшим лет на двадцать. Грауер сгорбился и стал как будто даже ниже ростом.
— Да, я сильно ослабел за последнее время, — сказал Грауер, словно угадав его мысли, а затем доверительно сообщил: — Здесь плохо кормят.
Ландхарт знал, что Грауер врет, но бывший лагеркомендант показался ему таким жалким, что он вытащил из бокового кармана завернутый в газету небольшой кусок черного хлеба и протянул его Грауеру. Тот взял хлеб и униженно поблагодарил.
Когда машина уехала, Грауер долго сидел у костра в мрачной задумчивости.
— Что же ты, седой мерин, вовсе нынче ничего не наработал? — укоризненно спросил Колесник, оглядывая жидкий штабель, сложенный Грауером. — Что-то ты, Ота, совсем опаскудился!
— Отто капут, — посиневшими губами ответил Грауер. — Я больной, Ваня…
— Так бы и говорил, что больной. Аида в барак, будь ты неладен!
На следующее утро Грауер не встал. Он лежал скорчившись и даже не поднял головы, когда все стали собираться на работу.
— Что, господин бывший лагеркомендант, заболел, что ли? — насмешливо спросил Раннер. — Эй, Рудольф, подними-ка его!
— Руки не хочу марать, — отозвался Штребль. Губы у Грауера дрогнули, но он промолчал. Колесник подошел, посмотрел на него и махнул рукой.
— Пусть лежит, лешак его понеси! На днях Тамара Васильевна воротится, она с ним разберется. Эй, Ота, порошки, вот, прими от грыба. Может, получшает.
— Спасибо, — прошелестел Грауер, из глаз его выкатились две слезы и упали на руку Колесника, подававшего ему лекарство.
Тамара вернулась в лес по санному пути.
— Здравствуйте! — весело сказала она, входя рано утром в барак. — Вот я и вернулась.
— Здравствуйте, фройлейн Тамара! — хором ответили немцы.
— Ну здорово, дикое племя! — пробасил Влас Петрович, вваливаясь следом. — Как вы тут живы-здоровы, варнаки?
Девушка села к печке, грея озябшие руки. Немцы наперебой сообщали ей новости, но она искала глазами Штребля.
— А ты что же молчишь, староста? — спросила она по-немецки.
— Все в порядке, фройлейн Тамара, — смущенно ответил Штребль. — Вы, конечно, останетесь у нас? Я могу снова приступить к своей работе?
— Не спеши, сначала мне все покажешь. Лесорубы отправились на работу, а Тамара стала просматривать отчеты, сделанные Штреблем.
— Это ты писал по-русски?
— Я, фройлейн. Можно что-нибудь разобрать?
— Можно, — улыбнулась она. — Теперь пойдем сходим в лесосеку.
Они шли рядом. Штребль так сильно волновался, что у него дрожали руки. Он показал Тамаре чисто вырубленную делянку, аккуратные штабели дров у дороги, новую прорубленную трассу для машин. Тут же стояли сделанные им самим огромные тракторные сани.
— Плохо, что мало снегу, — деловито сказала Тамара. — Не сможем вывезти… Что ты так смотришь на меня? Забыл?
— Не было дня, чтобы я не думал о вас, — неожиданно пробормотал Штребль и еще больше смутился.
Тамара отвернулась, пытаясь скрыть свою радость, и быстро зашагала дальше.
На другой день Штребль вышел рубить лес. К трем часам дня он выполнил норму и насвистывая вернулся в барак. Развалился на койке и стал ждать ужина. В бараке было тепло и чисто, в печи потрескивали дрова. За окнами сгущались сумерки, лесорубы один за другим возвращались, а Тамары все не было. Стемнело совсем. Ждать ее было уже невмоготу, Штребль вскочил, поспешно оделся и побежал на делянку. Он нашел ее у дороги, где она замеряла натралеванные дрова. Шел мелкий, мокроватый снежок. Спина и шапка у Тамары были белые.
— Фройлейн Тамара, вы похожи на прекрасную лесную фею из сказки, но почему вы не позвали меня помочь вам? — спросил Штребль, и в голосе его звучала такая нежность, что Тамара потупилась и тихо ответила:
— Зачем? Отдыхай, ты же целый день работал.
— Простите меня, я должен был сам догадаться, что вам нужна моя помощь.
Тамара молча подала ему молоток с клеймом. Он стал стучать по мерзлым поленьям.
Они вернулись в барак, когда все уже отужинали. Штребль сразу же поймал на себе быстрый ревнивый взгляд Розы, но сделал вид, что ничего не заметил. Он стряхнул снег с ватника, разделся и устало сел за стол. Роза молча поставила перед ним еду. Он не поднял глаз.
Тамара приготовила себе постель в конторке, где обычно спали Роза и Мария. Откуда же ей было знать, что Штребль по ночам приходит сюда к Розе, а Мария перебирается в женскую часть барака?
Роза совсем расстроилась. Легли поздно. Тамара что-то рассказывала, но она ее почти не слушала, только растерянно улыбалась и кивала головой невпопад.
Утром, сидя в конторке за бумагами, Тамара услышала женский голос, который жалобно спросил кого-то:
— Когда же ты теперь придешь ко мне?
— Ты что, с ума сошла? Ведь здесь же фройлейн Тамара.
Тамара насторожилась.
— Может, мне можно прийти к тебе? Я никому не помешаю, — сказала женщина и Тамара догадалась, что это Роза.
— Это невозможно, — ответил еле слышно сердитый мужской голос.
— Ты меня совсем не любишь, Руди!
Вечером, даже не дождавшись, когда освободятся лошади, Тамара пешком ушла домой.
Колесник, которого теперь сменил в лесу Влас Петрович, уходя, сказал Тамаре:
— Ты, Васильевна, Оту моего не шибко обижай. Слабый он, да и староват. Все старые будем, куда денешься…
