Ирина Велембовская - Немцы
— Вы скоро все поедете домой… я знаю, мне муж сказал… — Тамара запнулась, вспомнив, что Сашка велел никому не говорить об этом.
Лицо Ландхарта преобразилось. Глаза засветились, губы расплылись в улыбке.
— Благодарю вас, фройлейн! Вы не можете представить, как я мечтаю о доме!
Сделавшись вдруг необычайно оживленным, Ландхарт прибавил «газу» и откровенно признался:
— Многие из нас, кого обошли при последней отправке, сильно пали духом. Ведь уже скоро два года, как мы из дома. И все время мучит неизвестность: сколько еще ждать? Неужели русские не могут нам прямо сказать, когда нас отпустят?
— Это не от Лаптева зависит, — ответила Тамара.
— Я понимаю… Он очень хороший человек, наш хауптман… Таких людей мало, нам просто повезло…
— Ну почему? У нас очень много хороших людей, — убежденно возразила она.
— Вы еще молоды, фройлейн, — грустно усмехнулся Ландхарт и, видимо, не желая вдаваться в эту тему, весело сказал: — Неужели я скоро увижу мою дочь? Даже не верится! Какое счастье! — и неожиданно для самого себя разоткровенничался: — Фройлейн Тамара, поймите, моя дочь это все, что у меня есть в жизни. С женой мы, к сожалению, люди разные. Она — дочь владельца фабрики, а я — лишь инженер. Мой тесть очень богатый румын, если бы он захотел, то вполне бы мог спасти меня от плена. Но он не захотел…
— Теперь у вашего тестя, наверное, уже нету фабрики, — заметила Тамара.
— Это в общем-то дела не меняет. Главное, чтобы мне удалось вернуть моего ребенка. Если бы вы знали, какая у меня умненькая и хорошенькая дочь!
Ландхарт волновался, но крепко сжимал «баранку». Машина быстро катилась по усыпанной листьями дороге.
— У меня к вам просьба, — наконец решилась Тамара.
— Пожалуйста, фройлейн.
— Вы, кажется, из Решицы? Когда вернетесь домой, найдите Штребля. Скажите ему, что я… шлю привет и… желаю счастья… — еле выговорила она, и щеки ее стали пунцовыми.
— Да, фройлейн, я найду его, — просто ответил Ландхарт.
Машина переехала через Сухой Лог. Тамара невольно взглянула на высокий его берег, туда, где были немецкие могилы.
К вечеру захолодало. И вдруг полетели мелкие, колючие снежинки.
Письмо, все заклеенное иностранными почтовыми марками и испещренное пометками военной цензуры, пришло на Чис весной сорок седьмого года.
Тамары дома не было. Она сдавала весенние зачеты. Саша повертел конверт в руках, потом решил распечатать. Письмо было написано по-немецки, и, ничего не поняв, он только вздохнул, вложил его обратно в конверт и спрятал в комод.
Тамара вернулась через две недели, уставшая, но ужасно счастливая: сдала все зачеты. Она несколько раз подряд поцеловала Сашу и радовалась как девчонка.
О письме Саша вспомнил только на следующий день, к вечеру. Он протянул жене конверт, а она вдруг перепугалась, побледнела.
— От кого это? — спросил Саша, заглядывая ей через плечо.
— От Штребля, — чуть слышно ответила она.
«Здравствуйте, фройлейн Тамара! — писал Рудольф. — Больше месяца прошло с тех пор, как мы вернулись на родину, а я все никак не могу привыкнуть к тому, что я дома. Все время вижу во сне наги лагерь, лес, снега, большой мост через реку, где мы простились с Вами. Мне бы очень хотелось знать, как Вы живете, но это вряд ли возможно. О себе написать почти нечего. В моей жизни не происходит ничего интересного и, видимо, уже никогда не произойдет. Я как старик, у которого есть только одни воспоминания. Мое сердце навсегда осталось в России.
Живу, как и прежде, в доме у моей сестры, она иногда помогает мне с Петером. Теперь я даже рад, что у меня есть сын, не так одиноко. Когда он подрастет, я расскажу ему о моей жизни в России, может быть, ему будет интересно, ведь он там родился.
В письме трудно выразить все, о чем хочется сказать, но я уверен — Вы все поймете. Будьте счастливы, фройлейн Тамара! Я Вас никогда не забуду.
Ваш Рудольф Штребль»
— Что он пишет-то? — зевая, поинтересовался Саша. Тамара не ответила — она плакала.
Примечания
1
Лагерная «линейка».
