Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
— На работу.
— Кем, разрешите полюбопытствовать?
— Начальником мартеновского цеха.
Попутчик даже присвистнул от неожиданности.
— Вот те раз! Так у нас же есть начальник! Дранников. Между прочим, лучший друг директора.
Взвихривая воду, пароход нацелился носом к пристани; покачиваясь, стал пристраиваться к дебаркадеру.
— Будем знакомы, — попутчик протянул руку. — Иустин Ксенофонтович Чечулин.
— Николай Сергеевич Балатьев.
— Так вот, Николай Сергеевич, уговор: ни-ни.
— Разумеется. Я уже кое-что понял, — понуро ответил Николай, думая о том, до чего же придавлены здесь люди, если испытывают страх даже от пустячной откровенности.
Чечулин взял туго набитый клеенчатый портфель. Николай — свой багаж: чемодан, сверток с теплым пальто и ружье. Это все, что он захватил с собой, уходя из дому.
Послышалась причальная команда, у борта появился матрос и, как только пароход, раскидывая волнишки, уперся в дебаркадер, подвел к нему сходни.
Здесь, соблюдая этикет последнего рейса, выходящих провожал капитан.
— Ну что пожелать могу, Деомид Сысоевич? — прощаясь с ним, сочувственно молвил Чечулин. — Столько лет желал счастливого плавания, а теперь… Здоровья. И вам, и детям, и внукам вашим.
В порыве, которого Николай никак не ожидал от этого грубоватого с виду человека, Чечулин обнял свободной рукой капитана и по-русски трижды расцеловал его. Тряхнул руку капитану и Николай, но в глаза не заглянул, чтобы не увидеть в них неизбывную тоску, а то и предательскую влагу.
Вышли на дебаркадер. Пароход, освещенный солнцем, сверкал свежей краской, надраенной медью и совсем не походил на отжившего свой век старичка.
— От пристани автобусом? — спросил Николай попутчика, чем вызвал у того насмешливую улыбку.
— У нас такой роскоши не водится. Одна легковая, и та у райкома. Лошадкой, если пришлют. Обещали.
Людей высадилось много. Рядом семенила бабка с узелком в руке, какой-то мужичонка, плюгавенький, махонький, к высадке изрядно подвыпивший, ухарскими окриками задевал деловито шагавший люд. Те, у кого ноша была легкой, направились к дороге, большинство же свернуло к узкоколейке, где стояли низенькие, но длинные платформы с металлоломом и чугунными чушками.
— Эти въедут прямо в завод, — кивнул на них Иустин Ксенофонтович, бодро вышагивая рядом с Николаем своими короткими, врастопырку, ногами. — У нас вход и выход по пропускам, а въезд и выезд — сколько угодно.
— А мы как?
Иустин Ксенофонтович бегло кивнул.
— А мы вон на той рыжей, что ушами прядет.
Неприязненное отношение к Чермызу родилось у Николая еще до того, как он увидел поселок, и усиливалось с каждой минутой. Деревянные тротуары вдоль улиц, сколоченные кое-как, шаткие, дырявые, уносили воображение куда-то далеко, в средневековье. А бревенчатые дома, все на одну колодку, без единой своеобычности, напоминали крепости. Это впечатление усиливали маломерные, как бойницы, окна, высокие заборы, массивные ворота, увенчанные тяжелыми навесами, глухие тесовые крыши, сплошь покрывавшие дворы. Никуда не просунуться, ниоткуда не выбраться. Даже собакам. Не видя, что делается за забором, но реагируя на шумы извне, они вели непрекращающуюся ни на секунду бестолковую и занудливую перекличку. Только какая-то махонькая собачонка, оглашая улицу дробным рявканьем, стремглав неслась за взъерошенным котом, пока тот не взлетел в удобное место на забор. Испуг кота был столь велик, что спина его выгнулась дугой, а шерсть встала дыбом.
Чечулин усмехнулся.
— Личные счеты.
Поселок делился на два — верхний и нижний. Центр был в верхнем. Величественного вида стародавняя церковь с колоннами, с могучим куполом, напоминающим шлем витязя, поднималась над этим распластанным однообразием как командная высота и только подчеркивала всю его убогость. На унылой базарной площади с тремя рядами крытых прилавков ветер расшвыривал разный мусор и обрывки бумажья. Вокруг этой площади разместились приметные здания поселка — старинный добротный особняк бывшего управляющего с нелепыми деревянными полуколоннами по фасаду, якобы поддерживающими крышу, ныне школа, двухэтажное оштукатуренное, но давно не беленное здание заводоуправления и новый большеоконный дом райкома партии.
По дороге проехал на велосипеде паренек, явно задаваясь своим двухколесным чудом; другой, с продувной физиономией, шел вразвалочку, непринужденно насвистывая какой-то незамысловатый мотивчик.
Непрестанно озираясь, словно делал что-то предосудительное, Чечулин подвез Николая к Дому заезжих. Прощаясь, снова напомнил, что они незнакомы и, ежели паче чаяния встретятся у директора, будут знакомиться заново.
Заспанная дежурная, круглолицая, да и в остальном составленная из одних шаров, встретила Николая как врага. Жильцов у нее не было, не было и хлопот, а тут нежданно-негаданно человек, грозивший нарушить безмятежный покой. Принять постояльца без разрешения директора она категорически отказалась и даже вещи позволила оставить лишь после долгих унизительных просьб, предупредив, что за сохранность их не отвечает.
Из этого дома Николай вышел совсем мрачным. Невольно шевельнулась мысль: а что, если плюнуть на свое назначение да сорваться отсюда подобру-поздорову? Этому, правда, препятствовало одно осложняющее обстоятельство: денег оставалось в обрез. До Свердловска он еще доберется, а дальше? Рассчитывать же на главк не приходится. Рассерженные его самовольством, кадровики, конечно, откажут в направлении на другой завод — и что тогда?
Выбранив себя за беспечность, свойственную русским — тратить все заработанное, ничего не откладывая в «аварийный фонд», — Николай пошел по поселку, чтобы отыскать удобное место, с которого можно было бы как следует рассмотреть завод. Место такое он быстро обнаружил. Оно оказалось там, где и предполагал, — на пригорке, сразу же за церковью, ничем не огороженной.
И вот тут у него заныло сердце. В низине, за широкой и длинной плотиной, распластались крохотные корпуса того, что называлось металлургическим заводом. Не сразу сообразил он, какое из нескольких приземистых зданий мартеновский цех. Уж не та ли прижавшаяся к откосу ржавая коробка с двумя тощими железными трубами, из которых вяло шел сизый дымок? Другая коробка рядом тем более не мартеновский цех, потому что из него торчала только одна труба.
В здании, примыкавшем к плотине, что-то беспрерывно ухало, и Николай решил, что это работают те самые отбойные молота, о которых упомянул Иустин Ксенофонтович. Ну а пакгаузы вдоль узенькой речушки, породившей пруд, — очевидно, склады готовой продукции. Догадку подтверждали пустые баржи, разместившиеся вдоль причала, и лошади, подвозившие к ним крохотные вагонетки, груженные листовым железом. Лошади, как он понял, были единственным видом внутризаводского транспорта.
Чтобы не видеть этого убожества, Николай отвернулся, и перед мысленным взором его встала панорама завода, который покинул. Тот завод, тоже стоящий на берегу пруда, возвышается над всем городом, украшая его и возвеличивая мощными башнями домен и воздухонагревателей, бесчисленными корпусами огромных цехов с
