Тихая заводь - Владимир Федорович Попов
На последней стоянке перед Чермызом пароход задержался. Грузили какие-то ящики, скрепленные металлическими стяжками, возили их из склада метров за сто, уложиться в расписание не успели. Капитан кручинился, гневно покрикивал — он и этот последний рейс намеревался провести образцово, строго по графику, хотя, в сущности, торопиться было некуда: часом раньше, часом позже — какая разница?
Некоторое время Николай стоял у борта дебаркадера, ловя ноздрями приятный смоляно-терпкий дух корья, наблюдая, как в солнечных бликах, осветивших воду, плескалась крупная рыба да мельтешила всякая мелочь, потом посидел в буфете за бутылкой пива, а когда вернулся к себе в каюту, решив наконец лечь и заснуть, то обнаружил, что у него появился попутчик. Им оказался мужчина лет пятидесяти, плотный, кряжистый, черты лица крупные, резкие, как на деревянных скульптурах, а глаза маленькие, глубоко запавшие и плохо понимаемые — не то злые, не то просто настороженные. Этакий мужичок-лесовичок из детской сказки.
Поздоровавшись, Николай сел у окна, чтобы проводить взглядом удаляющийся дебаркадер, поселок, прижатый к берегу и вползающий в ложбину, и хмурый бор на пригорке.
— Как на свежий огляд наши места? — осведомился попутчик. Голос у него низкий, трубный, что еще больше усиливало сходство с лесовиком.
— Красивые, — отстраненно, не повернув головы, ответил Николай.
— И только? Скупы вы, однако. Ве-ли-ко-лепные! А Кама? Ее ни с какой другой рекой сравнить нельзя. Эку красотищу разбросала вокруг! А что дичи да рыбы тут…
Николай показал на бревна, что плыли вниз по течению.
— Да-а, — закручинился попутчик. — Богаты больно лесом, оттого, видать, и не дорог.
Несмотря на нелюдимый вид, попутчик оказался человеком общительным. Зацепившись взглядом за охотничье ружье в чехле, попросил показать. Штучная работа Тульского завода приглянулась.
— Красиво и, главное, надежно сработано, — сказал он. — Я знаете сколько их за свою жизнь перебрал, а вот тоже на «тулке» остановился. Бескурковки в сильные морозы сдают, а эта лупит без единой осечки.
Слово за слово — и вот уже попутчик рассказал, что живет в Чермызе, в доме, еще дедом срубленном, руководит ремонтно-строительным цехом на металлургическом заводе, что работа у него — не бей лежачего, так как строить ничего не строят, а ремонты пустячные, свободного времени много, есть когда и с ружьишком побродить, и с удочкой на озере посидеть.
— А завод что представляет собой? — полюбопытствовал Николай.
— Завод, можно сказать, ископаемый. Построен в восемнадцатом веке, в начале нашего перестроен малость, и больше к нему не прикасались. Знаете, на чем работает до сих пор? На дровах. На дровах электростанция, мартеновские печи, нагревательные. А прокатный стан и отбойные молота приводятся в движение водой.
Что такое отбойные молота и для чего они нужны, Николай видом не видывал и слыхом не слыхивал, но расспросить постеснялся. Приедет — посмотрит.
— И жрет этот несчастный заводишко дров… — попутчик сделал интригующую паузу, — аж тысячу двести кубов в сутки!
— Вот это да! — искренне удивился Николай. — Целый поезд.
— У нас тут счет другой — на плоты.
Попутчик придвинулся к столу, положил на него крепкие руки с толстыми узловатыми пальцами.
— Хорошо хоть, верите. Другим говоришь — плечами водят: загнул, мол. А вообще, скажу я вам, в горячих цехах работа у нас хитроумная и квалификация требуется не какая-нибудь. На мастеровых пожаловаться грех. Отменные. Дело знают, и понукать их не надо, хотя в теории ни бум-бум. Вот с руководителями беда. Не везет. Каждый последующий хуже предыдущего. С третьегоднешнего лета директором Кроханов. В Донбассе, ходят слухи, не сгодился, в Свердловске — тоже, сюда сунули. Узурпатор. Чуть кто не по нему — долой с завода. Так тонко подберется, что и не спохватишься.
Николай знал, что Кроханов в Чермызе, и, когда ему предложили ехать туда, даже обрадовался — хоть один знакомый будет, тем более что Кроханов отличался характером спокойным, незлобивым, на посту заместителя директора по общим вопросам звезд не хватал, но с работой справлялся. Один только грешок числился за ним — частенько за воротник закладывал. И дозакладывался до драки в общественном месте. На этом его карьера в Макеевке завершилась.
От попутчика не ускользнуло, что Николай о чем-то задумался.
— А вы невзначай не в Чермыз? — спросил он.
Николай утвердительно кивнул, и сразу в глазах попутчика появилось что-то похожее на тревогу.
— Проведать кого?
— Нет, по делам, — уклонился Николай от прямого ответа.
Попутчик нервически потер ладонь о ладонь.
— Ну вот что, мил человек, — собравшись с духом, произнес он, уставив на Николая требовательный взгляд, — давайте договоримся по-мужски: я ничего не говорил, вы ничего не слышали. Залетным просто: прилетели, не понравилось — на крыло и айда. А мне, будь что, лететь некуда. Здесь родился, врос и оброс, здесь и помирать буду.
Собеседники замолчали. У обоих испортилось настроение. У одного от оплошной откровенности, у другого… У другого впервые закралось сомнение в правильности сделанного выбора. Впрочем, не выбрал он этот завод. Ему все равно было куда ехать. Принял первое предложение. В Главуралмете очень обрадовались податливости молодого инженера, только что заочно окончившего институт. На этот очень старый и оторванный от мест цивилизации завод другого и калачом не заманишь. Шутка ли сказать — сто километров от железной дороги. Летом, правда, Кама выручает, а зимой… Какой транспорт зимой? Лошадка да розвальни? К тому же завод обречен. Остановить его за нерентабельностью собирались давно, но из года в год эту болезненную операцию откладывали. Не только потому, что область крайне нуждалась в кровельном железе, мягком, пластичном, как медь, и не ржавеющем годами, но главным образом потому, что завод обеспечивал работой немалочисленное коренное население. Четыре тысячи человек были заняты на нем.
Николай продолжал смотреть в окно. Вдали на бугре показалась большая зеленокупольная церковь и роща за ней. До поселка, по его предположению, оставалось километров семь-восемь, но пароход вдруг круто повернул к берегу. Налево от дебаркадера, на фронтоне которого красовалась наведенная по железу синей краской надпись «Чермыз», стояли три длинные баржи, портальные краны выгружали из них металлический лом, руду и известняк и сваливали весь этот груз в огромные, как холмы, кучи.
— Мы здесь что медведи в берлоге, — пояснил спутник. — В навигацию завозим сырье, которое требуется на все остальное время, и вывозим накопившуюся продукцию, в ледостав напрочь отрезаны от всего мира. Глухомань, одним словом. — Попутчик краем глаза оглядел собеседника и вдруг хихикнул. — Песнопевец у нас был местный, еще их бардами называют. Так он, этот бард, стишки презабавные сочинял. — Нараспев, с видимым удовольствием, Чечулин проговорил речитативом:
