Морское притяжение - Олег Борисович Глушкин
Но в то время, когда встретился с Васей Кротовым, был я близок к тому, чтобы подать заявление об уходе, и лишь доверие Ивана Сергеевича сдерживало меня. В моем отделе работали всего три человека: капитан первого ранга в отставке, который не вынимал изо рта сигареты и одновременно безостановочно писал инструкции; вечно улыбающийся парень моих лет — тот все время исчезал в длинных коридорах управления — и миловидная женщина с пухлыми губами и большими подведенными глазами, она вела картотеки и быстро печатала на старинной громоздкой машинке с резким звонком.
— Не обращайте внимания на бумаги, — говорил Иван Сергеевич, — загружайте подчиненных.
Но мне казалось, что они и так чересчур заняты, что они просто завалены работой. Я просил дать мне еще инженера для связи с заводами, но Иван Сергеевич сказал, что раздувать отдел не стоит: чем больше людей, тем больше путаницы.
Чтобы по-настоящему заняться модернизацией флота, мне надо было вылезти из бумаг. Тогда я хотел начать с внедрения предложений Васи Кротова.
С жалобой на рефмеханика Кротова пришел Чешихин, один из опытнейших наших стармехов.
— Кротов считает, что знает больше других, — шумел он, — а как же? Высшее образование! Для него нет авторитетов! В море вздумал проводить эксперименты. Пока его не заменят, я даже не подумаю отойти от причала!
Вечером, когда все разошлись и контора затихла, мне пришлось мирить их. Мы с Кротовым поняли друг друга, хотя поначалу он сразу ринулся в наступление, заранее зачислив меня в стан рутинеров. На следующий день на траулере он показал мне, как устроить форкамеры, чтобы морозить вдвое больше, и как избавиться от шлангов, которые лопались у батарей термофильтров.
На техническом совете, когда утверждали план работ, Кротова уже не было, он ушел в рейс. Как обычно, всех переговорил начальник планового отдела. Он говорил быстро, почти захлебываясь словами. Лимиты, затраты, деньги разрушали планы.
— Видите, все видите, понимаете — заморозку вдвое! А где эту рыбу поймать? Есть она, эта рыба? Ее уже сейчас не хватает, она наших планов не знает, а мы знаем, что такое шестьсот тысяч затрат на одно судно. Новый начальник у нас молодой, мы должны его поправить, он еще не знает глубоко нашей работы, он, наверное, не знает, что наши лимиты, Иван Сергеевич, на пределе!
Иван Сергеевич молчал: все два часа, пока мы спорили, он был занят чтением бумаг, я ждал его заключения, но в этот раз он не был на моей стороне.
— Надо все обдумать, — сказал он, — модернизация легка на бумаге, и сегодня задача взять рыбу, а не заморозить.
А потом на партийном активе, где обсуждали сводные годовые планы, пришлось здорово краснеть. Собрались тогда не в конторе, а в клубе, где просторный зал мог вместить всех приглашенных, а стены были уставлены стендами с портретами наших передовиков и фотографиями, на которых суда тянули полные тралы и матросы задорно улыбались. Обстановка была торжественная, почти праздничная. За окнами кружился мягкий первый снежок, я смотрел туда и плохо слушал, о чем говорили. Но когда зашла речь о модернизации флота, первым завелся капитан нашего передового траулера Симагин, он разнес планы наши обстоятельно по каждому пункту и сказал, что это отписка, что план составляли люди, полагающие, что рыба плавает в целлофановых пакетах и в виде готового филе сама прет в тралы.
Когда собрание кончилось, увидев, как я понуро бреду к раздевалке, Иван Сергеевич подошел ко мне и сказал:
— Не расстраивайся, это извечно — флот и контора не поймут друг друга, они же не знают, как мы сжаты лимитами и чего нам стоит просто выполнить ремонт, не говоря уже о модернизации!
Иван Сергеевич к этому времени стал начальником управления и впервые надел китель с широкими лычками на рукаве. Весь он был какой-то приподнятый, казался выше ростом и все время улыбался. Год начинался хорошо, шла сельдь, и управление перевыполняло суточные нагрузки.
У Ивана Сергеевича я перенял привычку приходить на работу на полчаса раньше, когда еще коридоры пусты и в вестибюле не надо проталкиваться сквозь толпу моряков, ожидающих назначение в рейсы. Как бы рано я ни приходил, еще с автобусной остановки я видел свет в кабинете шефа.
Я решил поговорить с ним утром, в тот день, когда вылов был особенно хорош, — знал, что у него будет отличное настроение. И действительно, когда вошел в кабинет, он улыбался, разглядывая дислокацию. И выслушал меня не перебивая, а потом нахмурился, смахнул пылинки с кителя и сказал:
— Мне казалось, что вы давно вышли из мальчишеского возраста. Сейчас, когда вся загвоздка в судоремонте, а вы только начали давать отдачу, — в море? Вы там не принесете ни грамма пользы! А здесь мне прикажете снова искать человека, снова учить его? А сколько мне пришлось доказывать и убеждать, чтобы вас утвердили! Что мне теперь скажут? Поторопился, предупреждали, что слишком молод!
— Я не могу работать с завязанными глазами, — попытался сказать я.
— Смешно, — перебил он, — что же, мы сейчас все должны ринуться на траулеры, идти на промысел и там руководить?! В лучшем случае повлияем на судьбу одного судна, а у нас в руках флот.
Разговор прервали входящие на диспетчерскую, кабинет заполнился, со всех сторон заговорили, и единственное, что я смог у него вырвать, — обещание: через год.
Позавчера, когда он подписывал мне назначение на судно, он вдруг расслабился, подошел ближе и сказал:
— Удачи вам! И знаете, я даже завидую. Мне уже никто не выдаст санпаспорта. Стал ощущать сердце — года, года! Все время чувствую, что оно здесь, вы этого не поймете — и слава богу!
Теперь я ждал, что Кротов начнет расспрашивать меня и придется объяснять ему, почему не удалось почти ничего сделать, но рефмеханик был увлечен другим, он жаждал сейчас же показать мне все в работе.
Он увел меня в рефрижераторное отделение и бегал среди компрессоров, стараясь перекричать их ритмичный стук и жужжание насосов. Он объяснял мне хитрые сплетения трубопроводов и пути рассола.
…К великому моему огорчению, через проливы шли ночью, я выключил свет и смотрел в иллюминатор на огни чужих городов, вспышки реклам, мигающие маяки.
