Музыка над Доном - Алексей Иванович Шубин
— Одно название, что машина! Что он, что это — одно и то же. — И он показывал на примус. — Вот аэроплан — дело другое… как заработает мотор, как рванет его, как потянет… Загудит, закачает крыльями, по земле побежит, а потом от скорости в нем весу не станет, его и взмоет кверху… А вот еще есть граммофон…
Верилось и не верилось Степке в такие чудесные машины, но слушать Илью Трофимовича он мог без конца.
Не нравилось сначала Ардальону, что мальчишка у брата торчит: все казалось, что Степка от крестьянского дела отбивается, но после покупки лошади он смягчился. Пусть, думает, около дядьки руку в мастерстве набивает — дело не лишнее, к сохе привыкнуть всегда успеет. Не мог себе Ардальон представить жизни без сохи!
Но шло что-то новое, непонятное и, казалось Ардальону, чужое. Вестником вторжения этого нового стал тот же Степка. Однажды, прибежав домой, он стрелой влетел в избу:
— Тять, а тять, фурзон приехал! Дядь, а дядь, фурзон!..
— Какой еще фурзон?
— А трахтор…
Слухи о тракторе шли давно. Во втором сельсовете, в другом конце большого села, организовалось товарищество по совместной обработке земли. Двенадцать бедняцких хозяйств оформили кредит и приобрели трактор «Фордзон». Ждали долго, и вот он пришел.
Сообщив новость, Степка шапку в охапку да и со двора, а вечером прошел на другой конец села сам Ардальон. Вернулся молча.
— Видел машину? — спросил Илья Трофимович.
— Видел. Дымит да трещит, а толку чуть… Фантазия одна…
— Если хорошая машина, от нее помощь большая.
— Нам это без надобности, — равнодушно махнул рукой Ардальон.
Степка прибежал уже совсем поздно со свежей новостью:
— Фурзон спортился…
7
Поначалу казалось непонятно, почему небольшая машина вызвала столько противоречивых толков и прямого озлобления. Задумали двенадцать дворов сообща землю обрабатывать — их дело, но откуда взялись все эти разговоры?
На краю села жили какие-то не то монашки, не то сектантки. От них-то и пошел первый слух о конце мира. И выходило, по-ихнему, так, что всему виною будет трактор… Добиться от них чего-либо связного было невозможно, но все село обошли таинственные старушечьи слова:
— Конь антихристов прискакал!..
— Конь-то, допустим, конь, — сомневался иной скептик, — а сам-то антихрист где?
— Не задолжится… Всех к рукам приберет. В писании так и написано: «имя ему — Фурзон»…
— Кому имя, антихристу или коню?
— Дело тайное…
— Тьфу!.. Сороки чернохвостые!
Бабы лазили в трубу, набирали сажи и мазали над дверями кресты. Мужики отплевывались и отмахивались: в антихриста мало кто верил.
Скоро пошли иные слухи:
— В коммунию заманивают!.. Чтобы все общее было: и земля, и лошадь, и корова, и последний куренок…
И опять было ясно, что слух нелеп, и вздорен, но кое-кто всякому вздору верил. Пришла в сельсовет Марья Проскурина, завопила:
— Не нужен нам ваш фурзон! Гоните его, отколь пригнали! Не допустим землю поганить!..
Пробовали бабу унять, а она ногтями в глаза полезла.
К вечеру с трактором, только что безотказно работавшим, что-то случилось.
И снова поползли старушечьи слухи:
— Макеевна, слышь, его крещенской водой брызнула. То тарахтел, а как брызнула, сразу стих… Вот оно как!..
— С нами крестная сила!.. Свят, свят!..
Тракторист Петр Мясников и комсомольцы к ночи починили машину. Порешив ехать с утра поднимать пар, разошлись по домам. К утру с трактора были сняты гайки и мелкие части. Хуже всего, что вместе с ними воры унесли инструмент.
Ни свет ни заря застучались к Илье Трофимовичу:
— Выручай, отец!
Выслушал Илья Трофимович — ни слова не сказал, собрал инструмент, взгромоздился на подводу и поехал.
Трактор стоял нарядный: красным украшен, вокруг него толпа. Осмотрел машину Илья Трофимович, доволен остался: механизм умный. Подтянули гайки, запасные части поставили.
— Ну, газуй!..
Заработал мотор, и, таща за собой плуг, трактор двинулся к выезду из села.
— Эй, дорогу!..
— Не дозволим!..
— Сворачивай!
Вокруг трактора собралась толпа. Насилу уговорили посторониться.
Трактор быстро двинулся, но ему навстречу кинулась Марья Проскурина с грудным ребенком на руках.
— На, убивец! Дитя загублю, а землю поганить не дозволю!..
Прежде чем кто-либо хватился, Марья положила ребенка под колеса машины… Толпа ахнула…
— Бей его, убивца!.. — крикнул кто-то.
Петр Мясников резко остановил машину, но было поздно: переехав передними колесами завернутый в одеяло сверток, трактор подпрыгнул. Соскочив и нагнувшись, Мясников увидел: в одеяльце было завернуто полено.
— Что же вы делаете, сволочи? — крикнул он, замахиваясь поленом. — Прочь, подкулачники!.. К чертовой матери! А то бить буду!
Трактор снова рванулся вперед.
— Даешь дорогу машине! Ну?!
С трудом доковылял Илья Трофимович до дому. По дороге встретил пьяного с утра Никиту Головачева.
— Ты смотри у меня, инженер! Я тебе дам в чужое дело мешаться… Последнюю ногу оторву, а не то спалю вместе с твоей деревяшкой… Понял?
Дома получилось еще хуже.
— Никиту Головачева не встречал? — сердито спросил Ардальон. — Берегись теперь… Либо прибьет, либо дом спалит. При народе посулил…
— В сельсовете управу найду!
Ардальон побагровел. С размаху ударил о стол ложкой.
— Благодетель выискался! Мало тебе одну ногу оторвали, что в чужие дела лезешь!.. Нам эти тракторы ни к чему, без надобности, понял?.. У меня жить хочешь, так народ не мути! Кто заварил, пусть сам расхлебывает.
Илья Трофимович стоял перед братом, вытянувшись, спокойный и суровый, потом молча повернулся и заковылял в мастерскую.
Вечером сквозь дверь услышал:
— Куда, пащенок?! Я тебе такого дяденьку дам, что своих не узнаешь!..
Но Степка урвал минуту, Приплюснув к стеклу окна курносый веснушчатый нос, он звонко сообщил:
— Дяденька! Фурзон три гектара спахал, бают…
8
Осенью 1929 года у Ильи Трофимовича, должно быть от сырости, заболела нога. С одной ногой плохо было, а тут совсем конец. Одно утешенье, что газету выписал. Принесет Степка газету, подсядет к дядьке и все сельские новости выложит.
А новости находились на каждый день.
— В нашей сотне, слышь, колхоз будет… Только есть какие не пишутся… А Захара Терентьевича под арест взяли, в город увезли…
Участники бригад, приехавшие из города, ходили по кулацким задворкам и искали зарытый в землю хлеб. Было что-то звериное в распаленной кулацкой злобе.
— Захара-то, слышь, прихватили, когда он хлеб в реку сыпал, а потом яму нашли — пудов полтораста зарыл… Яма-то каменная, сверху железом заложена… сам видел. А
