Одиннадцать случаев…(Повесть) - Кардашова Анна Алексеевна

Брат с силой скомкал бумажку.

Витька испуганно отодвинулся.

— Ведь до конца года недалеко!

Брат швырнул в Витьку скомканной бумажкой и еще по морде ему добавил: раз, два!

— Ах ты с… пекулянтов сын!

— Что это у вас? — спросил, входя, Володя Крахмальников.

— Ничего особенного! — весело и зло ответил брат. — Полирование спекулянтской рожи простейшим способом.

— Полезно! — усмехнулся Володя.

Ну, хорошо, отполировал. А книгу где достать? Потихоньку во время урока оглядел класс. У девочек есть книга — передают ее друг другу, не допросишься. Дальше сидят неимущие, вроде него. У двух-трех человек есть книги, но как-то не хочется просить. «Ладно, в крайнем случае пустим в ход сбережения». И брат успокоился. Но, поглядев случайно в окно, он увидел над крайней партой светлый, блестящий на солнце ежик волос Шурки Дымского. Шурку брат как-то никогда не замечал. У него на лице не было ничего интересного. Ни бровей, ни ресниц, нос незаметный, глазки бесцветные. Не лицо, а яйцо. И по форме похоже. Шурка был тихий, но — хват. Сам никого не трогал, но, если заденут, сдачи давал быстро и полноценно. Здоровый, хотя и низенький. И задачи по математике решал на доске лихо, со стуком!

У Шурки отец профессор химии. У них все книги есть. Может, попросить?

— Книгу я тебе дам, — сказал Шурка. — Если совсем не занимался, в два вечера не прочтешь. Сегодня суббота… — Шурка поднял руку с короткими пальцами и стал их загибать. — Ладно, бери до среды. Только не запачкай, не порви, будешь делать опыты — не прожги!

«Опыты! — думал брат. — Еще чего! Прочту, и хватит».

— Книгу верни точно в срок.

Брат все выслушал, поблагодарил. Зануда он, конечно, а что делать? Взял книгу и пошел домой читать «Химию».

Он сел, положил локти на столик, тот заколебался на своих тонких ножках, потом успокоился, и чтение началось. Нет, не чтение. Сперва ленивое листание.

Рисунок. Спиртовая горелочка, стеклянная… Где это он видел такую? Хороша горелка. Толстенькая, прозрачная — фитиль видно; колпачок такой складный, уютный.

«Сняв колпачок, зажгите фитиль, наблюдайте горение, затем накройте пламя колпачком, чтобы погасить его», — прочел он. И так почему-то захотелось подержать горелку в руках, прохладную, тяжеленькую, зажечь деловитое маленькое пламя и «наблюдать горение»!

А что можно сделать на такой спиртовке?

Начал читать сначала. «Все вещества невозможно перечислить. С каждым днем химики создают новые вещества…»

Поднял голову. «Интересно было бы самому создать вещество, которого нигде нет. Никогда не было! А я вдруг возьму и создам! Дуну, плюну, на спиртовке подогрею и создам!»

Он просидел над книжкой целый вечер. И крики футболистов во дворе не тревожили его нисколько.

На другое утро, в воскресенье, он проснулся с чувством полученного подарка. Огромного, невиданного. И в груди от этого было широко и в глазах ясно. Он поглядел в окно на выступающий кирпичный угол дома. Поглядел на потолок, где, как черная молния, трещина ударяла в простенок над окном, на лампочку в белом колпаке, уныло висевшую на неровном проводе…

«Вы все те же, — подумал он, — а жизнь другая. Ух, какая жизнь!»

Эта новая жизнь, как джинн из бутылки, поднялась фонтаном из нарисованной в учебнике стеклянной горелки.

А ведь как ему не хотелось садиться за книгу! Как он зевал и выламывался, прежде чем сесть!

Вот стоит столик на тонких, дрожащих ножках. На столике наколота зеленая, вся выгоревшая, исчерченная бумага. На бумаге — книга. Она досталась непросто. Она была призвана служить идее: «Знаю, но не отвечаю. Могу, но не хочу».

Все изменилось. Идея теперь казалась чахлой. Дело было в другом.

«Из физики вы знаете, что вещества состоят из молекул».

«Из физики мы, конечно, знаем, но никогда не придавали значения тому, про что шепелявит Филипп Филиппович. Ну, из молекул так из молекул! Но вот что интересно. Сижу я (весь из молекул, конечно), передо мной стена. Тоже из молекул. А между мной и стеной что? Ничего? Нет, позвольте, это раньше считалось, что ничего! Между мной и стеной тоже молекулы, да еще какие шустрые! Стенные молекулы, те плотно сидят, неподвижно. Мои молекулы — ну-ка, что они там? Да ничего особенного. Плавают, наверное, взад-вперед, пробираются… А вот это самое „ничего“, воздух… Ведь его как бы и нет, а в нем такое происходит! Его молекулы что хотят, то и делают! Летают, кувыркаются, отталкиваются друг от друга — да ну тебя, ты мне надоела! Легкомысленный народ!»

Он сделал движение рукой, как будто поймал их в горсть.

«Сколько их тут у меня в руке? И все хотят на волю. Ладно, летите».

Разжал руку — ничего! Вот тебе и «ничего»! Проходу нет от молекул!

Он читал страницу за страницей, читал «Химию», как «Всадника без головы»! Жадно разглядывал приборы. «Кольцо штатива», «горло фильтра»… Ему так захотелось самому повозиться с приборами. Их ведь нужно составить, собрать! И вдруг он вспомнил слова Николая Александровича: «Опыты будете рисовать на доске!»

«Сфинкс безносый, пирамида трухлявая! Делать надо опыты, а не рисовать! До чего же интересно делать опыты! Мало того, что своими руками производишь чудеса, можно ошпариться, отравиться, сгореть, взорваться, и никто тебе не скажет — не делай, это опасно. Нет, делай, только осторожно».

«Вота оплатает текучестью», — говорит Филин. Ну да, льется из крана, холодная, ленивая, неинтересная. А из чего она состоит? Из двух «ничего», из двух газов. И оба они такие, что-только и жди от них всяких вспышек и взрывов!

«Для безопасности завернем бутылку полотенцем, введем в нее один объем кислорода и два объема водорода. Поднесем к пламени. Сильный взрыв гасит пламя».

«И ведь это, если заниматься по-настоящему, мы бы сами делали в школе! А кислород? В нем все так ярко горит! А магний! Он и в воздухе горит ослепительно и в кислороде?»

И вдруг ему отчаянно, бешено захотелось сейчас же, сию минуту сжечь магний в кислороде! Магний достать можно. А вот кислород? В аптеке, кислородную подушку? Не дадут, если никто не болен. Ага, вот тут способы получения кислорода. Марганцовка найдется. А пробирка? А колба? А горелка? «Я хочу сам делать опыты. Это мне нужно позарез! Должна же быть в школе лаборатория. Не может быть, чтобы ни колбы, ни пробирки!»

Он дочитал книгу и выбежал на улицу.

Капал дождь. Шумели в темноте листья. Горели редкие фонари. Блестели лужи. Спешили темные фигуры прохожих. Пахло листьями тополя и мокрой землей. А жизнь была другая. Не та что вчера. Раньше между деревьями, и домами, и прохожими было пусто, а теперь все заполнено. Рукой не пошевелишь, чтобы целый град молекул не застучал тебе в руку.

Все невидимо двигалось вокруг него, перемещалось, волшебно превращалось одно в другое, и все время неизвестно откуда возникало новое.

Он посмотрел на небо — звезда чуть блеснула сквозь облака. Там, вверху, наверное, свои какие-нибудь молекулы реют, и переливаются, и блещут.

И всего этого в мире так много!

И такое огромное свалилось на маленького еще человека, что ему стало страшно. И радостно и страшно. Еле добрел он до дому и свалился в постель.

Вселенная, с ее морями, океанами, водяными и воздушными, с толпами ее частиц, с ее звездами, туманностями и свечением, дрожала над ним в своей вечной работе.

А зачет?.. И вспоминать не хочется!

За столом на зачете сидели, кроме Николая Александровича, два учителя из другого класса и Колька Тимохин. Но уже не в коровьей куртке, а в черной косоворотке, и голова его казалась удивительно белой.

Вызвали Маню Нейман.

Маня, вся малиновая, хваталась за голову и повторяла: «Ой, сейчас!» Потом начала лепетать что-то о получении кислорода и даже нарисовала на доске кривулю вместо прибора. А потом вызвали Юру Орлова и еще двух, которые уговаривались не отвечать.

«Так я и думал! Как в воду глядел! Слякоть несчастная, трусы! Ладно. Я-то лучше вас всех знаю, а все равно отвечать не буду. Один скажу про старикашку все что надо!»