Одиннадцать случаев…(Повесть) - Кардашова Анна Алексеевна

История, можно считать, у него в кармане. Историк, хотя и остался от прошлого времени, — молодец. Знает, что учебники трудно достать, и на уроках рассказывает медленно, с остановками, так что все можно за ним записать.

Обществоведение — это Колька Тимохин. С ним просто. Иногда он и сам чего-нибудь не знает, но не стесняется.

— Это, — говорит, — я подчитаю, братцы, вместе разберемся.

К нему можно домой прийти, в общежитие, во всех его книгах покопаться, а потом ему же в классе такое выдать, что шерсть на его коровьей куртке дыбом встанет. Тимохин своей рыжей с белыми пятнами куртки никогда не снимает, и коровий хребет топорщится у него на спине, и пахнет от него кисловатым, деревенским, и похож он на пастуха. Колька учится на рабфаке, и то, что там узнает, по свежему следу рассказывает в школе. И сам удивляется и хохочет, и все у него хорошо запоминаешь.

«Филин» — физик Филипп Филиппович — хороший старик и очень похож на доброго филина: глаза большие и сам весь зарос какой-то мягкой шерсткой. И говорит мягко: «Вота оплатает текучестью».

У него можно совсем не учить — все равно ответишь. Сам подскажет. А что у него делается на уроках! И жалко его, и даже крикнешь — тише! Но кругом так весело и шумно, что поневоле начинаешь или крышкой парты хлопать, или петь что-нибудь… Надо бы как-нибудь выучить физику, порадовать старика, да все руки не доходят.

А вот что делать с проклятой химией? Николай Александрович велит выучить «от сих до сих» по учебнику. А где взять учебник? Можно, конечно, втридорога купить на рынке. У брата даже кое-какие сбережения водятся. Трамвайные деньги — ходил пешком. От завтраков деньги — ел один хлеб. Бабушка подарила на день рожденья. Он копит на альбом для марок и тратиться на такую дрянь, как учебник химии, для такого червивого шлюпика, как Николай Александрович, вовсе не собирается.

Вон по той стороне бежит Витька Подсосков. В пиджачке. Этому ни на что не надо копить. Все есть. Книга по химии есть. Альбом для марок есть. Белая булка в кармане есть.

Можно бы, конечно, попросить «Химию» вечера на два, только рожа у Витьки уж очень поганая. Он даже идет как-то противно — на каждой ноге приседает и выбрасывает ноги в стороны, как клоун, — вот и я!

Так и дошли до школы по разным сторонам улицы Витька Подсосков и брат.

Последний урок был химия. Николай Александрович явился разряженный, в светлом балахоне и с бантом, как у артистов. Он очень спешил.

— Следующий урок — зачет, — сказал он. — Внимательно прочтите весь курс по учебнику. Опыты тоже буду спрашивать.

— А как же? — закричали с мест. — Мы не делали!

Николай Александрович радостно растянул рот до ушей.

— У нас в советской школе аппаратуры нет, и опыты делать мы не имеем возможности… — Он похихикал. — Так что опыты будете рисовать на доске. Учтите, кто не нарисует, зачета не получит.

Когда старикашка ушел, не все побежали домой. Остались те, у кого не было учебников.

Толстая Маня Нейман сидела за партой, обхватив голову руками, и раскачивалась, и ныла: «Ой, что я буду делать, ой, папа меня отхлестает!»

— Ну, несправедливо! — говорил Юра Орлов. — Он же нас не учит. А спрашивает. Зачем нам тогда учитель?

— И ведь радуется! — крикнул брат. — Радуется, что нам трудно! «У нас в советской школе аппаратуры нет»! Пирамида гнилозубая! А знаете что? Устроим забастовку!

Маня со страхом поглядела на брата:

— Зачем забастовку?

— Ну, чтобы добиваться! Вот как рабочие при капиталистах!

— А чего добиваться? — спросил Юра.

— Чтобы старикашку убрали! Он саботажник, он не хочет при Советской власти работать! В школе мы хозяева! Он нам не нужен! Мы не будем на зачете отвечать химию, будем рассказывать про египетские пирамиды! Он нам про пирамиды, и мы ему про пирамиды! — кричал брат, стуча кулаком по парте.

— А я про лягушек расскажу! — Маня развеселилась.

— Не так надо сделать, — сказал разумный Володя Крахмальников. — Надо собрать ученический комитет, вынести решение и с ним пойти к директору.

— Ну и получится, что мы жалуемся. А мы устроим на зачете хорошенькое представление, и всем станет ясно, какой работничек старикашка. Ну, как?

Все, кроме Володи, сказали: согласны. Но как-то тихо, неуверенно. Сгоряча брат не обратил на это внимания, показалось, что все идет хорошо.

По дороге домой он остыл и стал думать, как это получится.

Юрка Орлов. Да разве он на зачете, при директоре, при чужих учителях, станет рассказывать о сфинксах и попугаях?

Он встанет, курточку одернет, сглотнет и пробубнит, что у него нет книги.

А Манька? Схватится за голову и завопит: «Ой, я не виновата, ой, у меня нет книги!» Какие там лягушки! И другие ребята не посмеют. Представление может состояться при участии только одного актера — его самого. Что же будет дальше? Вот что. Вызовут к директору. Все встанут жалкой кучкой у дверей кабинета. А директор (он муж бывшей начальницы бывшей гимназии) как начнет хлопать своим большим ртом под серыми усами, голос как из бочки, и выяснится, что зачеты нам отложат, а книжки освободятся, и мы их получим. Значит, все кончится хорошо? Нет, нехорошо, потому, что гнилозубый старикашка и на следующий год будет нам вкручивать насчет пирамид и лягушек!

Брат шел по переулку, солнце било его по глазам, мешало все обдумать. Но вот гулко хлопнула дверь, он в полутьме и каменной прохладе подъезда. Он постоял немного. Старикашка — это старый мир. Надо бороться против старикашки. Но какая же это борьба — заявить, что ты ничего не знаешь? Это слишком просто. Это не для него. Что ж, он встанет, как баран: «У меня книжки нет, я ничего не знаю!» А достоинство? Он должен быть выше старикашки и уж, во всяком случае, на равных! Так вот: он во что бы то ни стало достанет «Химию». Прочтет ее от корки до корки. Начнет разводить турусы на колесах насчет пирамид и вдруг… ввернет что-нибудь такое, чего и старикашка не знает.

Да. Вот так. Это будет шикарно.

Брат взбежал на второй этаж веселый и уверенный.

Когда он на другой день пришел в класс, там сидел один Витька Подсосков. У Витьки было много хороших вещей, и он весело ими пользовался. То достанет хорошенькую ручку, то ножичек, и вертит на глазах у всех, и поглядывает — что, нравится? А в руки никому не дает. Если и даст ножик очинить карандаш, то возьмет за это скрепку или марку. Свои роскошные многослойные бутерброды он разъедал медленно, со смаком, поглядывая по сторонам. И все отворачивались. Сейчас Витька копался в своей сумке. На крышке парты лежала «Химия». Брат с ходу, не подумав, сказал: «Дашь на два вечера?»

Витька поднял голову и быстро положил свою лапу на книжку. Он даже засопел от счастья. Такой малый, который ни перед кем не унижается, попросил у него книжку. Теперь он у Витьки в лапе. В той самой, которая лежит на книжке. Что бы с него взять? Нет, его унизить надо! Если что-нибудь с него спросить, он швырнет, возьмет книгу и опять будет выше Витьки. Витька даже задвигался на парте, так ему захотелось выдумать поскорее какое-нибудь унижение.

— Ну, дашь? — Брат чувствовал, что добра тут не будет.

— Погляжу еще! — сказал Витька немного испуганно и радостно. Он еще ничего не придумал, но уж очень его веселило такое положение! Хотелось потянуть. — А я ее Гуньке обещал!

Брат скрипнул зубами — Гуньке! Этому разине, второгоднику, который никогда ничего не учит. Да и учил бы — все равно башка не принимает, дело к выключке идет.

— Врешь, не обещал!

— Ну ладно! — Витька махнул свободной рукой и добродушно засмеялся. — Гунька обойдется!

Брат протянул руку — ну?

Витька вдруг спрятал книгу в парту, достал тетрадку, вырвал листок и, деловито нахмурившись, стал писать голубенькой ручкой. Потом протянул брату листок.

— Подпишешь — получишь книгу!

Протянул и тут же понял — пережал, не додумал, сплоховал Витька.

«Я, нижеподписавшийся, — прочел брат, — обязуюсь до конца года ходить всегда и всюду с Виктором Подсосковым и выполнять все его приказания…»