Вениамин Каверин - Девять десятых судьбы

- Спиной? Зачем?

- А почем знать, может-быть, у вас там оружие!

- Оружие на спине не носят, - сказал Шахов, - отворите пожалуйста!

- А кто там живет, в квартире номер два?

- Мне нужно видеть Бартошевскую, Галину Николаевну.

- Бартошевская у нас не живет. Это, кажется, в доме напротив или может-быть, даже рядом.

- Как не живет? Это какой номер дома?

- Если Бартошевскую, так идите через парадную, - посоветовало лицо, снова исчезая за воротами, - парадная открыта!

Шахов разозлился было, но тут же весь этот разговор показался ему смешным. Он улыбнулся и подошел к подъезду.

В то же самое мгновенье, - он часто вспоминал это впоследствии, дверь отворилась и из подъезда вышел офицер. Это был высокого роста гвардеец, прекрасно одетый; Шахову запомнился отороченный золотом башлык с кисточкой; он прошел мимо, слегка позвякивая шпорами и поднимая вверх свое бледное и холеное лицо.

Шахов не успел даже разглядеть этого лица; однако что-то заставило его оглянуться. Несколько секунд он следил за ним: гвардеец шел уверенной походкой, звонко стуча каблуками по мокрому тротуару.

Шахов вошел в подъезд и на площадке первого этажа нажал кнопку звонка.

Немного погодя, он позвонил еще раз, подождал немного и постучал ручкой двери.

Дверь не отворилась, но откуда-то сверху, должно-быть, из обивки к его ногам упала маленькая записка. Это был небольшой продолговатый листок из блокнота - он сам собою развернулся на ладони Шахова:

"Я сегодня приезжал из Гатчины и прежде всего поспешил к Вам, милая Галина Николаевна. Очень жалею, что не застал ни Вас, ни Марии Николаевны дома. Неужели причина Вашего отсутствия - тот самый сумасбродный план, о котором Вы мне в последний раз говорили? Я постараюсь еще раз сегодня же зайти к Вам - ваше отсутствие меня серьезно беспокоит. Вечером еду в полк и вернусь не раньше 27-го.

Ваш А. Т."

Ладонь медленно сжалась - продолговатый листок из блокнота был измят и на углах немного порвался.

Впрочем, Шахов тут же разгладил его, сложил и, аккуратно засунул за кожаную ленту обивки, и усмехнулся чему-то, поднося к губам чуть-чуть задрожавшую руку.

Несколько слов о "причинах отсутствия и о беспокойстве" вспомнились ему, когда он выходил на улицу.

"Может-быть, с нею и в самом деле что-нибудь случилось? А впрочем..."

На углу Суворовского его снова остановили красногвардейцы. На этот раз он сам заговорил с ними:

- Вы в Красной гвардии, товарищи? - спросил он у одного из них, белокурого парня в замасленной черной тужурке.

- Ну да, в Красной гвардии, - отвечал парень, недоверчиво глядя на Шахова.

- Вы - от Военно-Революционного Комитета?

- А тебе что за дело, от кого мы? Ты посты, что ли, проверяешь? сердито спросил маленький взъерошенный красногвардеец.

- Да стой, погоди! - остановил его белокурый. - У нас наряд от комитета, - объяснил он, - а сами мы с нашей организации, с Лесснеровского завода.

- Стало-быть, штаб ваш...

- А ты что, к нам, что ли, записываться хочешь? - насмешливо пробормотал маленький красногвардеец.

- Штаб наш районный там же при заводе, в помещении больничной кассы, - объяснил белокурый, - ну и тут в Смольном тоже что-то есть, в роде штаба...

Больше спрашивать было не о чем, а Шахов все не отходил от пикета, внимательно разглядывая этих простых и озабоченных людей, которые крепко держали в руках свои винтовки и как-будто знали что-то такое, о чем ему, Шахову, было ничего неизвестно.

- Счел долгом явиться на защитные посты армии, верной Временному правительству, - счастливым голосом сказал прапорщик, звонко щелкнув каблуками и старательно поднося руку к козырьку, - для того, чтобы по мере сил и возможности принять участие в защите родины и революции.

Человек в английском пальто перестал стучать пальцами по подоконнику и посмотрел на него с недоумением.

Он спросил, немного заикаясь:

- Какого полка?

- Кексгольмского гвардейского полка прапорщик Миллер.

- Кексгольмского гвардейского полка? - с раздражением переспросил человек в английском пальто, - опустите руку. Как дела в полку?

- Не взирая на агитацию, полк остался верным Временному правительству, - без малейшего колебания отвечал прапорщик.

- Вы плохо осведомлены, прапорщик. Когда вы из полка?

И он продолжал, не дожидаясь ответа.

- Кексгольмский полк ночью снял посты и занял Балтийский вокзал и телефонную станцию. Можете итти!

Прапорщик слегка прикусил губу, сделал пол-оборота кругом и вышел.

Старый швейцар в синей ливрее с удивлением смотрел, как прапорщик, выйдя из кабинета, в котором помещался комендант Зимнего дворца, приложил тыльной стороной руку к пылающей щеке и бросился бежать по коридору.

В полутемном коридоре, слабо освещенном сверху, лениво слонялись туда и назад дворцовые служителя.

Вокруг было пусто, сонливо - как-будто все, что происходило на улицах, на площадях, в казармах, в правительственных зданиях Петрограда, не имело ни малейшего отношения к этим холодным, пустым комнатам - бывшей императорской резиденции, ставшей на несколько часов защитными постами потерявшейся армии, верной потерявшемуся правительству.

Прапорщик прошел несколько комнат и наткнулся на высокую перегородку, разделявшую зал на две неравных части.

За стеною слышались голоса и кто-то смеялся.

Он отворил дверь; юнкер, стоявший на часах, опершись на винтовку, схватившись за примкнутый штык рукою, - молча посторонился.

За перегородкой в конце коридора находилась столовая, богато инкрустированная черным деревом; вдоль стен, на паркетном полу лежали больничные матрацы, пол был усеян окурками папирос, огрызками хлеба, пустыми бутылками от дорогих французских вин, десятки лет сохранявшихся в императорских подвалах.

Юнкера Владимирского, Михайловского, Павловского училищ, веселые и равнодушные, оживленные и безучастные, вооруженные и безоружные, бродили туда и назад в табачном дыму между больничными матрацами.

Никто не обратил особенного внимания на офицера, появившегося из части дворца, отведенной Временному правительству.

Высокий рыжеватый портупей-юнкер пристально вгляделся в него, чуть пьяными глазами, видимо принял его за своего знакомого и весело приподняв над головой бутылку белого бургундского вина, прокричал чью-то чужую фамилию.

Прапорщик изредка проводя рукой по лицу, пылавшему яркой краской, молча прошел мимо, в одну из комнат, на стенах которой стройными рядами висели огромные, в тяжелых рамах, картины. На каждой картине, выбросив вперед голову, напружинив поддернутое вверх тело, выгнув грудь, маршировали солдаты.

Прапорщик молча остановился перед одной из картин - на ней император, создатель фрунтового государства на белой лошади с высоким султаном между настороженных ушей, принимал парад лейб-гвардии Преображенского полка. В стекле массивной, позолоченной рамы, отражались колонки ружей, составленные вдоль стены, и пулеметы, стоявшие на подоконниках. Окна были открыты.

За пулеметами в неясной, беловатой отмели стекла маячила Дворцовая площадь.

- Каков строй! - быстро сказал кто-то над самым ухом прапорщика - каков строй! Вот это, извольте взглянуть, русская армия!

Прапорщик обернулся и отступил в сторону: это говорил короткий человек с начинающей лысеть, коротко остриженной, головою.

- Капитан Воронов, к вашим услугам.

- Прапорщик Миллер, - сказал прапорщик, слегка отворачивая голову, чтобы не чувствовать едкого запаха спиртного перегара.

- Может-быть... большевик?

- Если бы я был большевиком, мое место было бы не в Зимнем дворце! запальчиво ответил прапорщик.

Капитан качнулся, прикрыл глаза.

- Ну и что же, теперь среди прапорщиков сколько-угодно большевиков. Да и не в большевиках дело! Дело в том... в том, что лучшие традиции нашей армии пошли прахом. Посмотрите на юнкеров! Они - будущие офицеры, а есть среди них хоть один аристократ? Защитники отечества! Каждый солдат может без всякого труда попасть в юнкерскую школу... Нет, к дьяволу, к дьяволу!..

- Каждый солдат такой же гражданин Российской Республики, как и вы, господин капитан, - сухо отвечал прапорщик.

- Правильно! - весело закричал тот, приподнимаясь на носках и с пьяным удовольствием разглядывая своего собеседника - не спорю, милый молодой друг... Только знаете ли, что? Нужно бежать отсюда... Мы еще не сыграли нашей партии, но... но, может-быть, лучше ее и не начинать! Честь, честь отменили, мерзавцы... - сказал он вдруг с горечью - Рабочие депутаты, сволочи! Государственные люди!

Прапорщик молча отвернулся от него и подошел к окну.

На площади, неподалеку от главного входа в Зимний стояли в строю три роты юнкеров в длиннополых шинелях. Высокий энергичный человек говорил им что-то, упрямо наклонив голову, сдержанным и коротким движеньем выбрасывая вперед правую руку.