Чужие подъезды - Дина Ильинична Рубина
Парень в голубой майке стоял в дверях и с видимым удовольствием смотрел мне вслед.
— Володька, кто там еще? — крикнули из квартиры. — Закрой дверь, сквозит!
— Надькин мужик какой-то… — громко ответил Володька. — Смотреть не на что… А та, голубица, тоже, строила из себя… — и он так же громко сказал о Наде слово, к которому я до сих пор не могу привыкнуть.
Это слово гулким веселым эхом покатилось по подъезду.
Тогда я повернулся и побежал вверх, к нему. Мне показалось, что я бегу слишком долго, слишком медленно, как во сне, или в воде, а он почему-то так и стоял в дверях и смотрел на меня с любопытством. Может быть, он думал, что я возвращаюсь узнать — не сильно ли сквозит на папашу Булдыка. Во всяком случае, он почему-то не сопротивлялся, когда я схватил его за обе лямки голубой майки, выволок на площадку и стал колотить о лестничные перила. От неожиданности он просто потерял ориентир и только впустую махал руками, ища опоры. Я успел прилично отделать его морду о перила, когда из квартиры выскочил папа Булдык, одной рукой схватил сына за ту же многострадальную майку и впихнул в квартиру, а меня сильно пнул в спину, так что я слетел вниз на целый пролет, и дальше уже мчал на своих двоих, не оглядываясь.
Мне было весело. Все-таки здорово я отделал Володьку, хотя, конечно, нельзя забывать, что он был пьян, и значит, это несколько снижает торжество по поводу победы.
Я шел домой и думал, почему у меня так нелепо складываются отношения с будущими родственниками… Что Маргаритин отец Толя-рыжий, что эти голубки…
Куда я все лезу и что хочу доказать? Что я страстно хочу изменить в этих людях? И почему думаю, что я, именно я, имею право заставить их поступать так, а не иначе? Ведь я всего лишь один из них… Дурак, думал я, ты ж сам себя убеждал, что отныне свободен, что тебе нет дела… Значит, все-таки, не свободен? Значит, есть, черт возьми, дело?
— Все! — сказал я бабе в коридоре. — Завтра напишу рапорт. Вы довольны? Вы счастливы, наконец? Теперь мне все равно. Устраивайте меня. Пристраивайте меня. В метро. В «Торгпиво». В городскую ассоциацию ассенизаторов! В хорошую семью!
— Тихо, — сказала баба. — Деду делают укол. Валентина Дмитриевна прислала к нам очаровательную девочку, Надюшу. Пойди познакомься и веди себя, как человек. Впрочем, разве тебе кто-нибудь понравится! Скажешь — книг мало читала, и на одной ножке плохо вертится… Что ты уставился на меня?
Я расстегнул деревянными пальцами пуговицу на рубашке у ворота и сказала бабе:
— Только не вздумай совать ей свои злосчастные деньги. Это моя будущая жена…
* * *
Утром меня разбудил телефонный звонок. Я судорожно выхватил из-под подушки ручные часы. Четверть седьмого. Вчера я вернулся поздно, потому что провожал Надю, и мы долго сидели на раскладушке в ее новой совершенно пустой квартире, а под другую раскладушку спрятался Надин сын Митька. Он стеснялся меня и не хотел вылезать.
Телефон все звонил, и я снял трубку. И не сразу узнал Сережу Темкина.
— Саша, — сказал он странным голосом, — хорошо, что застал тебя…
— А, привет работникам следственного отдела! — стараясь, чтобы получилось бодро, воскликнул я. — А я вам нынче волк свинье не товарищ, сыскные вы крысы! Копошитесь, братцы, а я вольный орел! Сокол! Ястреб! Беркут!
— Саша, Григория убили… — тихо сказал он.
И не ожидая моего голоса в трубке, словно понимая, что я не смогу ни выдохнуть, ни выдавить из горла слова, добавил:
— Приезжай, надо помочь.
* * *
Мы шли по коридору, по которому каждый день ходили с Гришей, и Сергей рассказывал:
— Рутинный вызов. Хулиганство. Пьяный муж дебоширил… Молодой мужик, жена, ребенок… Поехали Григорий с Ядгаром.
— Подожди, — сказал я, — пьяный муж дебоширил. Какой адрес?
— Ну, я не помню, старик.
— Подожди! — я остановился, сердце у меня колотилось. — Улица Космонавтов, дом семь, квартира… квартира, кажется, четырнадцать?
— Ну, кажется…
— Дом такой, старый, трехэтажный?..
— Да… — он смотрел на меня удивленно, не понимая.
— Мужик этот — слесарь?
— Ну, в том-то и дело, старик! Черт знает, как эта отвертка у него в лапах оказалась. Саша, ты что?
Я привалился к стене, не мог дышать. Вздохи получались, а выдохи — нет.
— Сережа, — выдавил я. — Это из-за меня Григория убили…
— Ты что? — крикнул Сергей.
А я не слышал ничего. Я его по губам понимал. В голове моей гулким прибоем шумела кровь.
— Подонка этого не забрал… Пожалел жену… Она умоляла…
— Брось, старик, ты это брось, ты что… — повторял Сергей и все тряс меня за плечо. — Мало ли кого мы берем или не берем? А сколько их сам Гришка не брал? А я сегодня ночью одного алкаша дочери оставил, она в ногах валялась…
Он тряс меня за плечи яростно и жестко, и эта тряска, честное слово, помогала мне дышать. Думаю, если бы Сережа ударил меня, мне бы очень полегчало, я бы выдохнул наконец из горла этот обжигающий ком ужаса и боли.
Но он отпустил мое плечо и проговорил с тоской:
— Ты мне лучше скажи, как к Лизе идти? Ведь она еще не знает… Как я к Лизе пойду, а?.. Что Лизе скажу…
* * *
На крыльце стояла Люся — нарядная, причесанная, торжественная. В седой комсомольской стрижке сидел на затылке гребешок. Казалось, ради такого дня она даже чуть распрямилась.
— Саша, угощайся, — сказала она сурово и протянула мне пачку «BT», ту самую, Гришину. Я взял из пачки сигарету, и мы закурили.
— Вот так, Саша, вот так… Хороним Григория… — с таким же суровым достоинством продолжала она. — Эх, Гриша, Гриша, молодой ты, красивый, — чего не жить?
Наверное, так надо, наверное, так принято у людей, чтоб и смерть обсудить толково, спокойно, с достоинством. Поговорить надо степенно, постичь все это… Но я не мог говорить, я пробормотал что-то и поднялся в актовый зал, где лежал Григорий. В дверях столкнулся с Сережей и Ядгаром. Видно было по повязкам, что их сменили у гроба.
— Иди, — сказал Сергей, — там Галя с дочкой. Поговори, успокой, ты же ее хорошо знаешь.
— А Лиза? — спросил я, — что Лиза?
— Лизу увели, — сказал Ядгар, — неудобно, понимаешь… Стоит законная жена, понимаешь, дочка… А тут Лиза кричит…
Появился Гена Рыбник, встрял между нами и сказал убежденно:
— Жизнь человеческая — комедия…
Я отвернулся, чтобы
