Чужие подъезды - Дина Ильинична Рубина
— Ну, так ведь в той посылке, что баба нам прислала, обе банки с айвовым джемом разбились.
— Ну, — я ничего не понимал. — А что случилось?
— Банки с джемом разбились, обе. Начисто. Без джема мы остались, ты так бабе и скажи.
— Ирка, — спросил я, — а что у тебя случилось-то?
— Тьфу! — воскликнула моя божественная сестра. — Позови бабу к телефону!
И тут я понял наконец, что у нее случилось. Несчастье стряслось. Беда. Банки разбились. Обе. Начисто.
— Слушай, — тихо спросил я, — а ты собираешься зимой приехать?
— Зачем? — спросила она.
— Ты собираешься зимой приехать?! — заорал я. — С ребенком повидаться?!
— Ты что, с цепи сорвался? — как-то беспомощно проговорила она. А я и в самом деле с цепи сорвался.
— Ты ребенка своего собираешься увидеть?! — орал я, — ты хоть помнишь, что у тебя дочь есть?! Или ты совсем с той сигаретой на канате запрыгалась?!
— Что ты кричишь, Саша, подожди, — слабо доносился до меня Иркин голос.
— Ты хоть помнишь еще, что ты — мать? — гаркнул я в последний раз, потому что в горле у меня пересохло, и голос осекся. И в наступившей тишине Ирка как-то речитативно и торжественно сказала:
— Помню… У меня скоро будет ребенок, Саша.
Я молчал. Не понял.
— В каком смысле? — спросил я.
— Ну, ты что-о… — тихо протянула она, и я все понял.
— Ира… а ты… это… ну… ты… как… того… — забормотал я и вдруг захохотал, безумно, до слез, хотя мне было совсем не до смеха, совершенно не до смеха, даже наоборот. Я хохотал до икоты, а Ирка кротко ждала, когда это кончится.
— Ну, молодец, — наконец, тяжело дыша, выговорил я, — ну, давай, я буду ждать. Только ты мне теперь мальчика давай. Для разнообразия…
Когда я положил трубку, я понял, что больше в этой комнате находиться не могу, я разобью что-нибудь. Правда, не было гарантии, что в другой комнате или в кухне мне полегчает, но я все-таки рванул плотно закрытую дверь, вышел, пнул дверь в кухню и увидел бабу с дедом. Они сидели рядышком за пустым, чисто вымытым кухонным столом — седенькие, горестные — и решали мою судьбу.
— Можете меня поздравить, — злорадно выпалил я, — у меня будет ребенок!
— Дуся, ну что я говорил? — встрепенулся дед. Вид у него был несколько даже торжествующий. Я бы сказал — горестно-торжествующий, но вряд ли это возможно себе представить. — Ну, что я говорил! Конечно, он вляпался в историю. Она беременна, и теперь шантажирует его, чтоб он на ней женился.
Я задохнулся.
— Ку… Кого?! Ты что?! — спросил я деда. — Совсем сбрендил?
— А этот дурак из себя благородного ломает, — продолжал дед, глядя не на меня, а на свою Дусю. Дуся внимала ему с убитым видом. — На сколько она старше его, эта невинная девочка, на десять лет?
— На двадцать пять, — сказал я тихо. — Что дальше?
— А то, что тебя спасать надо! — и тут дед поднял на меня взбешенные глаза. Это был не дед. Это был полковник.
— Я сам с ней встречусь, и все улажу. Дадим ей в зубы, сколько она потребует, и пусть катится!
Я молчал и смотрел на него. Мы с полковником молча смотрели друг на друга.
— Коля! Саша!! Вы что?! — заметалась баба. Хотя мы с полковником просто смотрели друг на друга. Может быть, баба испугалась, что во мне проснется тот, молодой, рожа усатая, который бил из-за нее смертным боем всех хахалей.
— А твоей внучке, твоей Ирке, — заговорил я и вдруг с ужасом понял, что ничего не говорю, а только открываю беззвучно рот. Тогда я взял себя в руки. — А твоей Ирке, нашей Ирке, — выговорил я, — ты помнишь, даже денег никто не предлагал. Взял бы ты те деньги за Маргариту?..
И тут дед стал как-то спокойно и медленно клониться влево. Я ничего не понял, мне показалось, что он хочет поднять коробок спичек, упавший рядом с табуретом. Но баба вдруг коротко взвыла, подхватив его голову, прижала к груди, и мы с ней поволокли деда в комнату, на тахту.
— Беги за Валентиной Дмитриевной! — крикнула баба.
Дед лежал на спине, молча смотрел в потолок и только его крепкий волосатый кулак беспрестанно сжимался и разжимался.
— Семьдесят четыре… Семьдесят пятый… — медленно и спокойно проговорил он. — Закругляюсь…
— Коля, молчи! — взвыла баба, плача и трясясь, — молчи, Коля!
Валентина Дмитриевна — в домашнем халатике, растрепанная, в тапочках на босу ногу, прибежала сразу. Она выслушала деда, почему-то напряженно глядя не на него, а на бабу и строго сказала:
— Нет, нет, Евдокия Степановна, голубчик, нет. Перестаньте плакать. Это не инфаркт.
Потом она сделала деду укол, пообещала зайти еще раз, попозже, и ушла. Дед лежал тихо, прикрыв глаза, а мы с бабой сидели рядом. Разумеется, об Иркиной новости сегодня лучше было молчать. Я попытался представить себе ее будущего ребенка — некое существо, вроде Маргариты, такое же толстое, глупое и родное, но у меня ничего не получалось. Нет, подумал я, конечно нет, ведь это будет ребенок Виктора, а Виктор — крепкий мужик, настоящий, никому он его не отдаст. И вырастет Иркин сын на манеже, и сделает его отец цирковым артистом, а к нам он будет приезжать на каникулы, и меня будет называть, как и положено, дядей Сашей…
— Саша, — проговорил вдруг дед, не открывая глаз.
— Да успокойся, — буркнул я. — Никто никакого ребенка не ждет. Турнули твоего замечательного внука, как зайца лопоухого…
— Обещай мне…
— Нет! — отрезал я. — Я люблю ее и женюсь на ней все равно. Я ее доконаю, как ты бабу доконал. Она за меня со страху выйдет.
И тут бледные его губы дрогнули и мне показалось, что дед самодовольно ухмыльнулся в усы.
— Тогда хоть обещай, что с работы этой проклятой уйдешь! — простонала баба, — сколько можно нас мучить! — слезы бежали и бежали по ее лицу, и она их не вытирала.
— Уйду, — сказал я. — Уйду.
— Хоть шерсти клок с него выдрали, — всхлипнула баба. Она не подозревала, что этот клок давно и мучительно я выдирал из себя сам.
Тогда дед наконец открыл глаза и тихо сказал:
— Сынка, ты должен помнить, что на тебе — Маргарита.
— Маргарита! — ахнула баба. — Маргарита на улице! А темно-то!
Тут обнаружилось, что в суматохе мы забыли засветло загнать в дом Маргариту, и теперь она на призывные бабины вопли с балкона не отзывалась, и пришлось мне бежать во двор, разыскивать эту несносную девицу.
Я обегал весь двор, все подъезды, всех ее приятелей,
