Криницы - Шамякин Иван Петрович
В детстве Алена Семеновна окончила только четыре класса, с таким образованием и взял ее в жены председатель сельсовета Артем Бородка, который в ту пору и сам был не намного грамотнее. За годы замужества она, правда, много читала, но специальности не приобрела: пошли дети (из троих средний мальчик умер во время войны), одолевали хлопоты по хозяйству. В эвакуации на Урале она заведовала детскими яслями. Здесь, в районе, ей не хотелось браться за ответственную работу, но работать, быть среди людей стало уже потребностью, и она пошла в местный колхоз, в огородную бригаду. Бородка сначала возражал, но скоро понял, что это и для него выгодно. Он не раз козырял этим перед председателями колхозов и сельсоветов: — Жена секретаря райкома и то работает в колхозе. А твоя? У твоей жены сколько трудодней?
И даже в обкоме хвастал, что его жена — колхозница.
… Дочь Бородки Нина, студентка второго курса педагогического института, сидела с ногами на диване и читала какой-то, если судить по истрепанной обложке, довольно популярный роман. Артем Захарович любил старшую дочь, тихую, задумчивую, красивую девушку, соединившую в себе, казалось, все лучшие черты матери и отца. Он ласково похлопав ее по плечу:
— Читаем, дочка? Читай, читай, пока есть возможность. Я вот и рад бы почитать, да где там! С утра до ночи мотаешься по району. Газету просмотреть некогда.
Артем Захарович заметил, что жена спрятала ироническую улыбку, и разозлился, снова всплыли сегодняшние обиды. Стало жалко себя. «Работаешь-работаешь, ночей не спишь, а благодарности даже от жены не дождешься». За обедом он искал, к чему бы придраться, чтобы уколоть жену, отомстить ей за неуместные улыбки. Но, Как назло, всё было удивительно вкусно: и окрошка, и вареники с творогом. Привязался он к третьему — киселю.
— Опять эта вечная клюква! Черт знает что такое — август месяц, а свежего яблока никогда не съешь!
— Сады повырубали, товарищ руководитель, — сурово отозвалась из кухни Алена Семеновна. Бородку даже передернуло. — Вырасти сады, тогда и требуй яблок!
Она вернулась в комнату, на ходу допивая кисель.
— Ты это что? — спросил Артем Захарович.
— А ничего. Так.
— Критикуешь?
— А ты уже считаешь, что тебя даже жена покритиковать не имеет права?
Нина с таким восхищением посмотрела на мать, что Бородка растерялся и только покачал головой.
— Ну и денёк, чтоб он пропал! — Он встал из-за стола и взял планшетку, с которой никогда не расставался.
— Ты куда едешь? — спросила Алена Семеновна.
— В район.
— Я знаю, что в район. Но куда? Тебя ведь часто спрашивают из обкома и уполномоченные разные.
И тут он решил ей отомстить.
— В Криницы поеду, — ответил он, глядя жене в глаза. Она даже не моргнула, ни одна черточка не дрогнула на её лице. Но Артем Захарович увидел, как вдруг вспыхнула, покраснела до ушей дочка, как она быстро вскочила и вышла из комнаты. Это страшно его поразило.
«Знает дочка, Нина знает». И впервые ему стало стыдно за себя.
Жена укоризненно и презрительно покачала головой. А тут еще на беду в комнату вбежал сын Коля, шестиклассник. Он, должно быть, слышал последние слова отца и сразу же налетел с просьбой:
— Папа! Возьми меня с собой в Криницы! Там такие места! И речка, и лес. Не то что этот твой районный центр! Ни деревца, ни воды! Возьми, папа. Я тебе не буду мешать! Ты же обещал.
— Ни в какие Криницы ты не поедешь! — решительно сказала мать.
— Ну что ты, мама, боишься этих Криниц как неведомо чего? Съедят меня там, что ли? У меня же там хлопцы знакомые есть. Мы на олимпиаде встречались.
— Отстань и забудь думать о Криницах!
Коля уловил в голосе матери угрозу и обиженно отвернулся, только проворчал:
— Ну вот!.. Называется, воспитывают детей.
Артем Захарович, ничего не ответив, схватил фуражку и поспешно вышел.
11
За неделю до начала занятий по решению «семейного совета», которое поддержал и Лемяшевич, Алексей оставил работу в МТС. Боялись, что он будет возражать, но Алёша выслушал молча и сразу согласился: в своём колхозе, где он работал, уборка закончена, а в чужой ехать ему не хотелось. Расстроился из-за этого один только Ращеня.
Но на другой же день Алексей пожалел, что не остался работать до самого конца каникул. Без работы было скучно, да и роль героя, в которой ему пришлось выступать; не нравилась ему. Когда отец, обычно скупой на похвалы детям, сказал просто и коротко «молодчина, Алёша», когда Лемяшевич за ужином крепко пожал ему руку, а сестра Аня шутливо поцеловала в облупленный нос, — это еще он стерпел, Но когда он заметил, что пожилые женщины, ровесницы его матери, первые здороваются с ним, Алексей почувствовал себя неловко, как будто был в чем-то виноват. Однажды женщины целой гурьбой остановили его на улице, да, как назло, против Раисиной хаты.
— Здравствуй, Алёша! Ну, Алёшенька, низкий поклон тебе от всей нашей бабской армии. Поработал ты этим летом один за всех нас!
— Спасибо тебе, Алёша. А то, бывало, метесе под боком, машин до черта, а мы по старинке спину гнем, половину серпами дожинаем. И до дождей дотягивали, добро пропадало.
— А теперь с хлебом будем.
— Первыми убрали.
Говорили наперебой и, конечно, не обошлись без шуток — такой уж народ эти женщины.
— Вам бы, девчата, расцеловать Алёшу по очереди. Ого, мне бы ваши годы!
Алексей не умел отвечать на шутку шуткой, и похвалы эти были ему горше брани. Не утешало даже и то, что их могла слышать Раиса. А когда он увидел, что из окна Снегирихиной хаты выглядывает Виктор Павлович, вдруг совсем разозлился.
Вечером, на заседании правления, тоже начали хвалить его, и Алексей, не дослушав до конца, незаметно вышел и долго один бродил за деревней. Потом лежал на лугу, вглядывался в далекие звезды и слушал, как играет на пианино Раиса. И стало ему очень грустно — грустно оттого, что Раиса теперь такая далекая, недосягаемая, утраченная навсегда. Он сейчас чувствовал ненависть не только к Орешкину, но даже к пианино. А дома не давала покоя мать: ей казалось, что за время работы Алёша очень похудел, и она старалась за оставшуюся до занятий неделю «поправить» сына. Буквально каждые полчаса она спрашивала: «Алёша, выпьешь парного молочка?.. Алёша, может, сметанки поешь? Холодненькая… Алёша, дед груш прислал, сладкие как мед».
И тут еще этот директор. Зачем только родители взяли его к себе столоваться? Жадность стариковская, денег побольше им надо, как будто мало тех, что зарабатывают Сергей, Адам, Аня и заработал он, Алёша. Правда, новый директор — человек как будто ничего, но с него хватает учительского глаза в школе, а тут еще и дома сиди за одним столом с директором. И Алексей старался пореже обедать и ужинать со всеми. Это ему до некоторой степени удавалось благодаря матери. Семья завтракала очень рано, так как все, кроме зятя, работали в колхозе, а пора была горячая. Степан любил придерживаться заведенного порядка, и особенно приятно было ему видеть всю свою большую и дружную семью за столом.
Домашние это знали, и из уважения к тестю даже Бушила вставал к завтраку, хотя снова потом заваливался спать где-нибудь в саду. Лемяшевичу предложили завтракать часов в девять, но он, чтобы не нарушать привычного уклада и зная, как это трудно хозяйке — кормить всех врозь, поднимался в такую же рань и приходил завтракать вместе со всеми. Одного Алешу мать в те дни не будила: «Пускай дитя поспит». Ужинали тоже все вместе, но Алёша перехватывал что-нибудь пораньше и уходил гулять. Только обедать мать просила его со всеми, и ему приходилось оставаться. Ей хотелось, чтобы за столом было побольше народу, а то Сергей, как правило, к обеду не являлся — уезжал куда-нибудь в тракторные бригады, да и отец, несмотря на свою аккуратность, тоже часто опаздывал — у бригадира дел хватает. Первые два дня обедали втроем: Лемяшевич, Бушила и он, Алексей. Алексей ел быстро и молча, не поднимая глаз от тарелки, разговоров с директором он избегал.
